Д. Писаренко. Страшно бывает потом
Январь 2009 года
Впервые в Карабах я попал в июне 1992-го. В самый разгар конфликта между Арменией и Азербайджаном. После распада СССР и ухода Советской армии противоборствующие стороны остались лицом к лицу. Во всю мощь заработали авиация и бронетехника. Началась настоящая война. Тогда я жил и работал в Армении. И освещал, соответственно, конфликт с армянской стороны. Никак не хотелось бы задевать чувства людей, находившихся по ту сторону фронта и тоже воевавших за СВОЙ КАРАБАХ. Я просто написал о том, что лично видел и чувствовал.
Визитная карточка
Дмитрий Писаренко, корреспондент Российского информационного канала «Вести». Родился в 1971 году в Ереване. В 1988 году окончил ереванскую среднюю школу №42 им. Т.Г. Шевченко. В том же году поступил в Ереванский государственный университет, на факультет русского языка и литературы.
Сотрудничать со СМИ начал еще школьником. Первая его публикация появилась в 1987 году. Во время учебы в университете сотрудничал с русской редакцией радио Армении, позже занимал штатные должности в армянских газетах.
С лета 1992-го - на телевидении. Работал корреспондентом независимой телекомпании «А1», сотрудничавшей с российским каналом «РТР» и западным информационным агентством «WTN». Освещал карабахский конфликт. Был ранен. С осени 1993 года стал собственным корреспондентом по Армении и Нагорному Карабаху первой в России негосударственной телекомпании «НТВ».Летом 2001-го возглавил Северо-Кавказское бюро «НТВ». Освещал события в Чечне, Ингушетии, Дагестане, Ставропольском крае, Карачаево-Черкесии, Краснодарском крае… Неоднократно работал в зонах боевых действий. В 2005 году признан лучшим репортером в номинации «Горячая точка» конкурса МВД России «Щит и перо».
Сегодня Дмитрий работает на новом круглосуточном информационном канале «Вести». Дважды был в Ираке, готовил материалы из Грузии во время грузино-осетинского противостояния.
Февраль-март 1993 года.
ШТУРМ ПЛОТИНЫ 
— САДИТЕСЬ в автобус, пожалуйста, — учтиво на русском к нам обратился командир 3-го батальона ЦОРа Самвел. ЦОРом, по старинке, называли Степанакертский полк карабахских сил, размещавшийся в казармах бывшего советского 366-го полка.
Было впечатление, что он собирается не на войну, а на рандеву. Приглашая нас в автобус, комбат одновременно разворачивал обертку жвачки. Видимо, для свежести дыхания перед свиданием с противником…
Колонна тронулась. Утро было хмурым. Мы переехали реку и двигались вдоль водохранилища, которое находилось справа. Миновали села Атерк, Умудлу, Заглик. По мере приближения к плотине колонна все усиленнее подвергалась артобстрелу. Остановились на повороте, у подножия огромного выступа. Здесь концентрировалась бронегруппа: несколько танков и БМП. Противник видел передвижения и бил по нашему квадрату. Мы вместе с пехотинцами прижались к выступу. Слева от осколков прикрывало естественное укрытие, а справа — пассажирский «Урал», грузовик с крытым оранжевым отсеком для перевозки людей. Оператор Артур Апресов старался вовсю. Снаряды падали в основном в воду. Били из танков и «Града». Приближение снаряда угадывалось несложно: вдали отчетливо слышался выстрел. Свист, и на тебе — взрыв. Между выстрелами Артур выскакивал на дорогу и снимал, как маневрирует бронетехника. За поворотом между тем не умолкали автоматно-пулеметные очереди. Передовой неприятельский рубеж был совсем рядом.
— Давай наверх залезем?! Видишь, туда что-то тащат, — предложил Артур.
Я хлопнул Паскаля по плечу и показал пальцем в сторону группы бойцов, карабкавшихся на вершину выступа. Тот замотал головой и указал на танк. Стало понятно: он караулит ответные выстрелы. Но карабахские танки пока молчали. С Паскалем, фотографом из Франции, мы познакомились накануне.
Наверху бойцы разворачивали противотанковую установку «Фагот». Бородатый старичок в шинели и в развязанной ушанке всматривался в окуляр. Отсюда отчетливо было видно, как вдали барражировала неприятельская техника. Плотина находилась в нейтральной зоне. Карабахцам следовало отбросить позиции противника подальше, чтобы обезопасить плотину от диверсий. Водохранилище обеспечивало работу Сарсангской ГЭС. В условиях энергодефицита это была наиважнейшая стратегическая задача. Артур расположился за фаготчиком в надежде, что вскоре прозвучит выстрел, но дед что-то долго возился. Потом повернулся, замахал рукой и произнес:
— Кмагиц!
На карабахском диалекте это означало «сзади», а на ереванском — «через задницу». Тем временем один из взрывов раздался совсем близко. Мы поспешили вниз. Пассажирский «Урал» стоял с разбитыми окнами и слегка помятой кабиной.
— Как он навесил, ума не приложу?! — удивлялся неприятельскому выстрелу комбат.
Неожиданный выстрел, впрочем, результативным не стал. Никто не пострадал. Взрывная волна выбила стекла машины, и лишь один крупный осколок немного повредил кабину.
— Внимание, первый пошел! — послышалась команда Самвела.
Из-за выступа выскочил боец и зигзагообразными перебежками устремился через простреливаемое пространство в другую мертвую зону, под горку напротив. Потом пошел следующий, и наконец очередь дошла до нас. Сначала выскочил Артур. Через секунду-другую — я. Это было потрясающее ощущение: азарт и ужас! Сумасшедшая скорость! Бежать вперед заставляли пули, повизгивавшие над головой и рядом с ушами. Их можно было даже видеть. Трассеры и бронебойно-зажигательные в виде летучих, искрящихся огоньков зловеще жужжали, пролетая мимо. Под такой аккомпанемент я ощущал необъяснимый восторг. Старался слегка петлять, думая, что таким способом собью с толку целящихся в меня противников. Отчетливо послышался свист прямо у виска… Артур на ходу интуитивно пригнулся, споткнулся и на редкость чисто совершил акробатическое сальто. Когда он переворачивался, на миг показалось его лицо. Оно сияло восторженной улыбкой.
— Ух ты! Видал? В жизни бы так не смог! Я и за себя, и за камеру испугался. В последний момент решил кувыркнуться, чтоб на объектив не упасть. Вещь-то дорогущая, — минутой позже делился он.
Мы вновь оказались в безопасной зоне. Здесь, под горкой, для следующего удара группировалась пехота. Плотина была в нескольких десятках метров.
— Дальше не можем идти. Там туман… И турки, — за спиной я услышал знакомый голос Славика, начальника оперативного отдела ЦОРа, который по рации просил командира полка об огневой поддержке.
Теперь уже заработала карабахская бронетехника. Неприятель притих. Немного пригибаясь и всматриваясь вдаль, бойцы передового отряда побежали по дороге к плотине. Минут через пятнадцать все наше подразделение удачно по плотине переправилось на другой берег. Водохранилище осталось позади и чуть левее. По пути уже стали попадаться признаки недавнего пребывания противника. У дороги лежали ящики с патронами и гранатами, бушлаты, толстые ватные штаны… Словом, все то, что мешало быстро бежать.
— Хоккеисты, вперед! — приказал комбат.
В авангард выдвинулись бойцы с металлоискателями в виде клюшек. Были опасения, что, отступая, неприятель мог оставить мины. Когда саперы проверили брошенный скарб, я подошел к ватникам. Издали мне уже приглянулся оставленный на них ремень. Мой порвался еще неделю назад, на позициях, и вместо него я приспособил кусочек проволоки, которым подвязывал два боковых хлястика. Трофейный ремень до сих пор хранится как память о тех событиях…
АТАКА
ПРЕОДОЛЕВ несколько километров в вязкой дорожной грязи, батальон растянулся цепью. Недалеко были замечены неприятельские позиции. Раздались первые, неуверенные одиночные выстрелы. Противник явно бил наугад, интуитивно чувствуя приближение опасности. Впрочем, через несколько метров язычки трассеров можно было заметить уже над головой.
— Ложись! — приказал замкомбата Зорик, командовавший передовым отрядом, и повернулся к связисту: — Передай танкистам, чтобы всыпали!
Мы спрятались за бугорком, слева от дороги. На противоположной стороне в гору уходил лес. Впереди раздавался треск и поднимались дымки. Было понятно, что это стреляют с сопредельных позиций. Где-то там маячила белая «Нива». Она и стала ориентиром для карабахцев. Потом выяснилось, что это был автомобиль съемочной группы Александра Невзорова, снимавшего бой с той стороны.
Хрипло рыча двигателем, танк выкатился вперед и сделал несколько оглушительных выстрелов. Потом сдал назад. Отход танка пехота прикрыла шквальным огнем. Я внутренне ликовал, когда заметил, как Артур снял стреляющего гранатометчика.
— Поше-е-ел! — радостно и громко прокомментировал он свой выстрел, следя за полетом гранаты.
Рядом застрочил пулемет. Артур пополз к нему. Получился эффектный кадр: пулеметчик дал очередь и перевернулся вместе с пулеметом через правый бок. Танк снова двинулся на огневой рубеж. Артур снимал сквозь кустарник. Я же метался из стороны в сторону, стараясь ничего не упустить и вовремя подсказать оператору о происходящем.
— Вперед! — приказал Зорик.
— Вперррред, на х…! — подхватил пожилой боец в тяжелом тулупе, дал очередь и выскочил из-за укрытия.
— Держи! — Артур мне бросил свою куртку и тоже побежал в группе бойцов.
Я бросился за ним. Бойцы матерились и стреляли. Кто-то просто орал. Так вместе со всеми мы побежали в атаку.
…В детстве, когда я смотрел фильмы про войну, мне всегда было непонятно: как это взрослые, сознательные люди бегут на верную смерть? Бегут, когда по ним стреляют? Со стороны казалось, что это противоестественно и не логично. По крайней мере, для того чтобы не быть расстрелянным в собственном окопе за дезертирство, можно было бы по пути к вражеской траншее упасть и притвориться мертвым. Детские рассуждения, однако, оказались ложными. В действительности все оказалось неожиданно по-другому.
Ощущение атаки трудно передать и описать в точности. Это чувство можно назвать по-разному. И чувством локтя, и стадным чувством. Главное — тобою движет инстинкт. Ты забываешь про то, что ты — человек. Про то, что у тебя есть дети, родители… Ты превращаешься в зверя. Ты бежишь и ревешь. И тебе необъяснимо нравится этот риск. Нравится ощущение того, что через мгновение — или ты или тебя. Тебе кажется, что, добежав до цели, ты разорвешь врага в клочья. Потому что сейчас ты не homo sapiens, а хищник. Животное.
Но все это я осознал позже, а пока бежал, заметил, как Артур отклонился в сторону и, обогнав всех, присел под холмом. Стал наводить объектив на бегущих. Я на ходу колотил кулаком по лбу и крутил пальцем у виска. Артур понял, что делает что-то не так. Вскоре весь передовой отряд собрался под этим же холмом. Дальше пошел танк. До неприятельских позиций оставалось несколько десятков метров. После скоростного броска я учащенно дышал и с трудом смог выговорить лишь одно слово.
— Щас!
Все кругом тоже пытались отдышаться. Общались друг с другом языком звуков и жестов:
— Ээээээ! — сиплым голосом и машущей рукой обратил на себя внимание боец в тулупе, а потом, приложив указательный и большой палец к губам, дал понять соседу, что просит покурить:
— Мммм!
Эканье и мычание оказались следствием шока. Люди снова становились людьми. Снова начинали бояться и сознавать, что произошло минутой ранее.
Ухнул танк. Потом развернулся и поехал назад с пушкой, направленной в сторону неприятельских позиций.
— Артур, ты что, с ума сошел? — обратился я к оператору.
Тот, видимо, ожидал, что я его отчитаю за безрассудный поступок: бросок в атаку.
— Ты зачем всех обогнал? К тому же еще примостился под холмом и стал снимать бегущих на тебя бойцов? Это же не профессионально! Во вред делу!
— А что? — удивился он, застигнутый врасплох таким поворотом в разговоре.
— Никто же не поверит, что оператор в реальном бою забежал дальше атакующих. На экране покажется, что ты отступление снимаешь…
Артур растерянно пожал плечами.
— Что-то они перестали стрелять, — чуть приподнявшись, произнес один из бойцов.
— Да там никого и не осталось! — уже встав во весь рост, заметил другой.
Май 1997 года. СНАЙПЕРСКАЯ ВОЙНА (эпизод первый)
ПОЧТИ каждый год, 9 мая, в Карабахе проходил военный парад. И приурочивался он не столько ко Дню Победы, сколько ко дню освобождения города Шуши и образованию карабахской армии. Эти события тоже выпадали на 9 мая. Как-то мне рассказали, что в праздничные дни обстановка на передовой всегда осложняется. Противник открывает огонь, стараясь подпортить настроение в сопредельных окопах. То же самое в «красные» дни азербайджанского календаря проделывали и армяне. Да и вообще, на передке шла жестокая снайперская война. Я решил сделать об этом репортаж. Как раз утро перед карабахским парадом идеально подходило для передачи ощущений. Думал, что, находясь на позициях, отражу психологическое состояние бойцов у амбразур. Передам напряжение. Что они испытывают, зная о том, что противник готовит свинцовые поздравления? Но я и предположить не мог, что нас ожидало на этой съемке.
…В шесть утра у здания правительства нас ожидала машина с офицером сопровождения. Мы приехали почти вовремя и двинулись в Мартунийский район. С попутчиком общий язык нашли сразу. Я рассказывал забавные случаи из своей жизни, а он — свежие карабахские анекдоты.
В один момент я задумался над темой репортажа и замолчал, а потом вдруг, как бы ни к селу ни к городу, спросил про статистику потерь за три мирных года.
— Эта информация не подлежит огласке, — то ли в шутку, то ли всерьез ответил офицер полуофициальным тоном.
Наконец прибыли на позиции. Командир подразделения, молодой старлей, доложил нашему попутчику о том, что за время его боевого дежурства происшествий не было.
— Наденьте. — Он протянул нам каски.
— Зачем? Мы даже во время войны их не носили.
— Так надо. Работают снайперы.
Я надел и сразу же понял, что в таком виде обязательно стоит появиться в кадре. Но в конце съемок, когда пойму, что надо сказать. Итак, мы вошли в траншею. Все было буднично. Солдаты стояли у амбразур и косились в нашу сторону. Оператор Овик стал набирать картинку, а я попросил бинокль и дерзко высунул полтуловища из окопа. Пытался разглядеть чужие позиции, но толком с похмелья так ничего и не увидел. Опустился в окоп. И тут же, через пару секунд, раздался странный звук. То ли выстрел, то ли… Овик в этот момент снимал двух бойцов у бруствера. Накамерный микрофон зафиксировал этот звук, а солдаты в кадре интуитивно пригнулись. И Овик с камерой слегка присел.
— Камо, Камо, что с тобой? Камо, перестань! — закричал кто-то.
Ставший целью солдат стоял от меня в метре. Он прислонился к стенке траншеи и медленно стал сползать вниз. Его окружили сослуживцы. Сняли каску. Из головы текла кровь. Солдата уложили на землю. Он припадочно дергал конечностями, тряс головой и стонал:
— Ы-ы-ы-ы, ы-ы!
— Ов, снимай! — крикнул я.
— Не буду!
— Надо!
— Не ори.
Овик делал свою работу. Просто он дал понять, что привлекать к себе сейчас внимание не стоит. У тела собралась большая группа. Каждый хотел помочь. Прозвучали еще два выстрела. Снайпер наверняка счел, что прибежавшие на помощь потеряют бдительность. Но, слава богу, все обошлось. Раненого срочно эвакуировали в госпиталь. Бойцы показали пробитую каску с двумя отверстиями и пулю. Ее мы сняли крупно, в залитых кровью друга руках бойца. Пуля пробила каску и прошила голову навылет. После того как все мы отошли от шока, командир, старший лейтенант Игорь Бабаян, взял бинокль и стал следить за передвижениями в неприятельских окопах. Потом взял снайперскую винтовку и попросил нас не снимать ответный выстрел.
Я вспомнил про законы вендетты и про ветхозаветную заповедь: око за око, зуб за зуб.
— То, что сейчас происходит на передовой, можно назвать настоящей снайперской войной, — рассказывал чуть позже нам в интервью Игорь. — Перемирие — как бы ширма для снайперов. И мы вынуждены отвечать на это.
После интервью я с дрожью в голосе произнес в объектив текст стендапа. Сказал, что, хотя в Карабахе уже три года пушки молчат, на передовой продолжают гибнуть люди. За спиной зияла огромная лужа бордовой крови…
На обратном пути мы заехали в госпиталь, куда доставили раненого. Он лежал на операционном столе. Ему брили голову. Он, не приходя в сознание, продолжал стонать.
— Перелом черепа, — сообщила медсестра.
Оказалось, что помимо пули голову поразил и осколок каски.
…На парад мы приехали к самому началу. Коллеги были уже в курсе (в новостях же работают!) и были потрясены. После парада сразу же отправились в аэропорт для посадки в вертолет. Здесь стояли несколько носилок с перебинтованными бойцами.
— Дим, подойди, пожалуйста, — подозвал Овик, разговаривавший с кем-то из группы сопровождения раненых.
— Вот наш утренний знакомый. — Овик указал на одного из лежавших без сознания.
— Камо? — спросил я.
— Да, — ответил Овиков собеседник.
— Как он?
— Состояние стабильное, но тяжелое.
— Выживет?
— Надеемся…
Моим собеседником оказался хирург мартунийского госпиталя Норик Даниелян. Он сказал, что в последние два-три месяца неприятельские снайперы заметно активизировались:
— В основном к нам поступают черепники. Что видно, в то и стреляют.
ПОСЛЕ этого случая прошло года три. Мы на ереванской оперной площади снимали рекламную акцию британской авиакомпании. Желающих бесплатно катали на воздушном шаре. Под навесом от имени компании прохожих угощали шампанским. Рыжий виночерпий долго вглядывался в наши лица, а потом что-то сказал Овику.
— Дим, помнишь случай со снайпером, в Мартуни?
— Конечно.
— Вот человек, который тогда служил в госпитале. Помнит нас.
Овик кивнул в сторону виночерпия:
— Говорит, что не дожил тот солдат до Еревана. В вертолете скончался…
Сентябрь 1997 года. СНАЙПЕРСКАЯ ВОЙНА (эпизод второй)
В ТОТ ЖЕ год, 1 сентября, в Карабахе проводились президентские выборы. Я был убежден, что в такой знаменательный для Карабаха день неприятель не останется к выборам равнодушным и напомнит о своих реваншистских планах. Но я не предполагал, что происшедшее со мной в мае может повториться вновь. Оказывается, падают все-таки два снаряда в одну и ту же воронку…
Ничто не предвещало беды. Мы приехали на позиции за Агдамом. Впереди маячили инженерные ограждения, танковый ров, минные поля. До неприятельских окопов было не близко, но и не далеко. Стали снимать обстановку. Бойцов просили посмотреть в бинокль или вскинуть автомат и прильнуть к блиндажной амбразуре. В неприятельских окопах никакого оживления не наблюдалось.
— А где враги? — пыталась вникнуть в обстановку корреспондентка «Мира».
— Наверное, вас испугались и убежали, — ответил усатый худощавый лейтенант.
Элина, одетая в темную безрукавку, заставляла краснеть и солдат, и офицеров. Ее оголенные плечи и руки были неестественно белоснежны для позднего лета.
— Эй, слезай! Я кому сказал?! Сколько раз тебя предупреждать, осел! — крикнул тот же офицер солдату, залезшему на бруствер.
Чуть позже он сам поднялся туда и стал всматриваться вдаль: на той стороне раздавались выстрелы.
— Не опасно? Сам же солдата согнал? — спросил я.
— Мне — можно.
— Что они там? — Я кивнул в сторону неприятеля.
— Да не пойму.
— Наверное, балуются. В воздух стреляют.
— Я им сейчас постреляю!
Делать мне в траншее было нечего. Дождался, пока оператор набрал картинку, и предложил ему снять стендап. По моей команде двое бойцов во время моего монолога должны были пробежать за спиной, в сторону траншеи. Я начал:
— А на переднем крае, куда доставляли переносные урны, выборы проходили под свист снайперских пуль.
Чуть позже оказалось, что эти слова прозвучали пророчески. После стендапа я спустился к блиндажу, где отдыхала свободная смена. Подсел на завалинку к бойцам. Разговорились о том, о сём, и я рассказал о майском случае в Мартуни. Вдруг с позиций, находившихся в метрах 15, донеслись тревожные крики. Сердце екнуло. Неужели опять? К сожалению, так оно и произошло.
— Ара хпин (Ара убили!)! — кричал корреспондент РИА «Новости» Авет Демурян и бежал вниз с обезумевшим лицом.
Оператор схватил камеру и помчался в траншею. Оттуда выносили тело худощавого усатого лейтенанта. Из отверстия на темени вываливалось белое вещество и фонтаном била кровь. Я понял, что у него нет никаких шансов… Коллеги безуспешно пытались сделать стендап на фоне выноса тела. Несколько дублей прошли впустую. Бойцы, выносившие командира, даже в какой-то момент остановились, полагая, что если корреспондент сбивается, то надо подождать, когда он подготовится.
Это меня вывело из себя. Я крикнул, чтоб они прекратили съемку, а солдаты немедленно спускались к машине. Корреспондент «Вестей», видимо, оправдывая неудачу со стендапом, эмоционально демонстрировал свое потрясение происшедшим.
— Быстро, собираемся! Уезжать надо из этого кошмара!
Офицера прислонили к стенке блиндажа. Фельдшер сказал, что пульс еще есть.
— Надо срочно доставить его в госпиталь и вернуться, — попросил я, так как он был за рулем.
И хотя я понимал, что офицер ранен смертельно, все равно надо было исполнить свой долг до конца. Его сердце еще не переставало биться, а значит, мы должны были сделать все возможное. Хотя бы довезти его до врачей…
Стали восстанавливать картину случившегося. Когда я спустился с оператором, коллеги задержались. Им было интересно. В отличие от меня и Авета, остальные сюда попали впервые. Выстрелы на той стороне не прекращались. Правда, свиста мы не слышали. Значит, стреляли не по нам. Но это стало раздражать вышеназванного офицера. Он взял автомат и стал прицельно бить одиночными по окопам противника. Сделав приличное количество выстрелов, он закинул автомат за спину и направился к блиндажу. До безопасного места оставались считанные сантиметры. Офицер наклонил голову для того, чтобы нырнуть под защитный настил, и как раз тут его настигла снайперская пуля.
Возвращаясь в город, я предложил заехать к командиру части и выразить соболезнования, но ребята запротивились. Сочли, что командиру сейчас только нас и не хватало. Очень сожалею, что тогда послушался их…
ПОСЛЕ этого случая мое появление на передовой считалось плохой приметой. Коллеги впоследствии рассказывали, что прежде чем их вывезти на позиции, офицеры армии обороны НКР спрашивали: «А НТВ есть?» С тех пор я зарекся ездить на фронт. Не ездил до весны двухтысячного. Тогда надо было сопроводить немецких журналистов. Пока шли съемки в траншее, меня не покидала тревога. В итоге ничего не произошло. Злые чары, видно, рассеялись.
Дмитрий Писаренко
Фото из архива автора
