Рассказ неизвестной женщины

 Юрий Кондратьев, публицист

Родился в 1952 г. в семье военных. С пяти лет проживал в Грозном. Трудовой стаж начался с 1969 г.
Школа – училище (ПТУ) – армия (радист) – работа – вуз (вечерний) – работа, работа, работа... Все как и у многих.
Более десяти смежных рабочих специальностей, два шестых разряда и ВКР. Рабочий, инженер.
В 1993 вынужден был с семьей покинуть Грозный. В январе 95-го – эмиграция в Канаду. С 1999-го по 2003-й находился в Южной Корее.
В настоящее время проживаю в России.



Предисловие:

Свидетельства очевидцев, как и сами люди, имеют самые разные судьбы. Данный рассказ мне прислал кто-то из ребят, который нечаянно нашел его в интернете.
К сожалению, не знаю автора и буду благодарен, если кто-то мне укажет на него, а пока публикую его и без названия, и без имени автора. То, что это писал реальный человек, столько перенесший, у меня нет сомнений. Просто нельзя допустить, чтобы такое пропало бесследно, ведь за каждой строкой боль и муки людей, безвинно брошенных продажным правительством страны на убой.

Полностью сохраняю оригинал.

                         * * *

Рассказ неизвестной женщины
26 ноября 1994 года.

Сегодня началась война, летают самолёты. Бомбят. В центре города бои. С трёх сторон в центр города вошли войска оппозиции и танки, на городских улицах танки не могут маневрировать и их подбивают с крыш домов. В центре много разбитых зданий, горят танки. Много людей убитых и сгоревших, остатки человеческих тел лежат на асфальте, на сгоревшей технике, висят на деревьях. От центра города идёт непрерывный гул, слышны взрывы, грохот. Наш район находится не в центре, поэтому все люди вышли во дворы, на улицы и оттуда наблюдают за происходящим в центре города. Люди передают друг другу каждую новость шепотом, смотрят на зарево пожарищ, слушают грохот орудий. Люди стараются держаться вместе. В квартире просто невозможно находиться, так и тянет во двор, к людям. Сегодня день моего рождения. Из всех приглашенных пришли только родители моего мужа (из соседнего подъезда) и мой отец. Застолья, конечно же, не получилось. Все немногие тосты только за то чтобы поскорее закончился этот кошмар.

Свет отключен. Стемнело, но люди все равно находились на улицах, боялись идти в темные квартиры. Свекор кинул от столба напрямую провод и у нас в двух квартирах был свет. Соседи все были у нас. Смотрели новости, слушали радио, разошлись все только поздней ночью, когда бой в центре немного затих, небо над центром города всё красное от пожарищ.


Муж ходил к своему товарищу узнать, как дела на работе в троллейбусном парке. Возвращался домой он пешком, и в это время над Старопромысловским шоссе низко пролетали самолёты. Какие-то вооруженные жители района стали стрелять по ним из автоматов и один из самолетов сбросил две бомбы. Они разорвались недалеко от проезжавшего рейсового автобуса. Мой муж шел по тротуару недалеко от места падения бомб, от взрывов автобус перевернуло, покорёжило. Люди были все в крови, одного убило, нескольких ранило. Молодой парень бежал и просил у жителей близлежащих домов жгуты: в автобусе кому-то оторвало ноги. Самолеты стали бомбить клуб ДОСААФ, где расположена Дудаевская гвардия. Оттуда сразу же пошел чёрный дым, а мужу издалека показалось что самолёты бомбят жилые кварталы, где живут мои родители, поэтому муж побёжал к ним.
В доме моих родителей паника, мама с нашим сыном и племянниками прячется в подвале, она очень напугана, и у нее поднялось давление. Весь забор родительского дома побит осколками от авиационных бомб. Муж собрал осколки и принёс их к нам домой. Все жильцы нашего дома приходили к нам посмотреть на них, а потом мы все до поздней ночи ходили друг к другу и рассказывали последние новости. Двери в квартиры у всех не заперты. Люди хотят быть вместе.


Муж ходил на работу в троллейбусный парк. Парк - целый, но много троллёйбусов остались разбитыми и сожженными в центре города при штурме: их использовали, как баррикады. По местному телевидению говорят о том, что к 10 декабря всё восстановят, и все люди должны идти на работу и трудиться без оплаты, потому что все средства должны пойти на восстановление города и укрепление армии.


По местному телевидению всё время показывают съёмки боёв и город после боёв, рассказывают о героизме жителей. Показывают пленных солдат-танкистов. Им лет по 18 , все растеряны, напуганы. Периодически бомбят, то ДОСААФ, то Аэропорт, то Ханкалу, там военные части и военный аэродром. Люди не верят, что будет мир. Сегодня мы убирали в подвале под нашим домом. Люди готовят подвал для себя, чтобы прятаться там. Вечером был сильный бой. Женщины из нашего дома спускались в подвал, пересидели там обстрел. Мужчины в подвал не идут-смеются над нашими страхами.


Спустили в подвал тёплые вещи, консервы, инструменты на тот случай если завалит. Хотя если дом рухнет врятли помогут лопаты и топоры. Но ведь надо же хоть что-то делать. Вечером и ночью были очень сильные обстрелы, и мы долго сидели в подвале. Дочь там даже спала. Это было очень страшно. Особенно сильно боятся старушки. Их очень жалко.


Мне кажется что никакого восстановления города не будет: каждый день бомбят, обстреливают, в центре города всё время что-то горит, видно зарево пожаров. В подвал спускаются уже и некоторые мужчины, те которые постарше. Прячутся у нас в подвале и люди из соседних этажек , и люди из частного сектора, потому что подвал есть только под нашим домом. Сидит с нами во время обстрелов незнакомый дед, мы его называем "сказочник". Он всё время рассказывает небылицы про сегодняшние события. Каждую историю он нараспев начинает словами "Дело было так..." Никто ему не верит, но его не перебивают, не спорят с ним, не ругаются, хотя он изрядно всем надоел. А еще в подвал спускается, живущая в частном секторе тихая женщина Вера со соей приёмной девочкой лет 7-ми. Бедная девочка гуляет под обстрелами и бомбёжками, а её приёмная мать спокойно беседует в это время сидя в подвале. Мать спускается в подвал первая, а девочка спустя какое-то время, когда обстрелы уже в самом разгаре. Приёмная мать спешит в подвал, а девочке поручает запереть дом и калитку. Женщина Вера - тихая и спокойная и никому она не надоедает, как дед "Сказочник", однако же все сидящие в подвале со спокойной Верой ругаются и стыдят её, а надоевшего всем нудного деда "сказочника" никто не трогает.


Ночью мы как всегда сидели на кухне и смотрели в окно. Дочь спала. Вдруг на улице стало светло, как днём. Меня охватил ужас. Весь двор был залит светом. Я посмотрела на небо откуда шел свет и увидела в небе лампочки. Они висели высоко прямо над нашим двором и сильно освещали всё вокруг. Это было похоже на что угодно: от Конца Света до нашествия инопланетян. Через 10 секунд двор был полон людей. Началась паника, все выкрикивали свои версии, боялись, плакали, спрашивали у стариков которые прошли Великую Отечественную, что это может быть. Но старики сами ничего не могли объяснить. Вдруг мы заметили, что эти лампочки не висят на месте, а медленно опускаются на парашютах. Где-то стали кричать "Десантники!!!" и в небо понеслись автоматные очереди. Но лампочки продолжали опускаться. Люди были в шоке. (Позже мы узнали что это были тепловые ракеты, которые выбрасывают из самолёта и отвлекают на них ракеты выпущенные с земли по самолёту).


Людей становится всё меньше и меньше. Куда-то уходят и не возвращаются. Все говорят о каком-то коридоре, который дан до 10 декабря, но никто не знает где этот коридор и что будет после 10 декабря. Бомбят и обстреливают каждый день и каждую ночь. Мужчины в подвал уже не только спускаются - они туда забегают с матами. А дворовые собаки бегут впереди людей, и потом сидят с нами в подвале, жмутся к ногам, пока не закончится бой. Света нет уже неделю.


Сегодня уехала моя мама. Она вывезла нашего сына, с ней уехала моя сестра и племянники. Папа остался один. Остались: я, муж и наша маленькая дочка. Куда выехали мои родственники, никто не знает, папа просто проводил их подальше от нашего района в те места, где еще не бомбят, оставил их в квартире у своей сестры. А потом мы узнали, что они и оттуда все ушли. Вроде бы кто-то выезжал из города и вывез их всех на машине. Маме было очень плохо всё это время, ведь их дом находился как раз с местом расположения Дудаевской гвардии, и это место часто бомбили. Лишь бы они выбрались за черту города! Из 11 - ти человек нашей семьи осталось пятеро.


Почти каждый день идут такие бои, что мы выскакиваем из подвала только чтобы схватить еду или воду, и - назад.
Я почему то всё время хочу есть. Наша дочка такая молодец: она не паникует, не кричит, сидит себе, тихонечко прижавшись к нам с мужем, иногда задает вопросы, и тогда мы ей отвечаем, что это такая игра. Из двух домов в нашем дворе, из 56-ти семей остались всего 14. Все остальные уехали. Те кто остались заклеили окна бумажными полосками крест на крест. Тогда при взрывах взрывной волной не выбивает стёкла.
Всё это напоминает фильмы про Великую Отечественную Войну : пасмурно, серо, везде дым, здания разрушены, окна заклеены крестами... От этих крест на крест заклеенных тёмных окон в сером пустом городе создается впечатление, что вокруг тебя кладбище.
Когда бомбят с самолётов стены и пол подвала сотрясаются и качаются. Самолетные бомбы разрываются мощно с ужасным грубым воем, звук очень сильный и жуткий. Когда я в квартире лежу на диване и вдруг слышу гул приближающегося самолёта, в желудке образуется липкий железный комок, и он такой тяжёлый и так вдавливает меня в диван, что встать невозможно. Лежишь и ждёшь взрыва. В квартире мы всё время находимся одетыми, а верхняя одежда лежит на тумбочке в прихожей. Мы научили нашу малышку в случае налёта сразу бежать и самой одеваться. Дорога каждая секунда, поэтому каждый одевается сам, и пока мы с мужем одеваем куртки, доченька уже успевает натянуть на себя хотя бы шубку. На одевание для этого сидения в подвале у нас уходит 10-15 секунд.


В доме закончилась вода. Мужчины спустились в подвал и открыли там кран, там ещё капает немного из трубы, и всё время в подвале около крана кто-нибудь дежурит и набирает вёдра для всех. Мы заполнили водой все ёмкости что были в квартире и даже пол-литровые банки. Не купаемся, не стираем, только пьём и готовим. Слава Богу, газ еще есть, хоть слабенький, но идёт.


Ночью в 3.30 с самолётов сбросили три бомбы на коттедж Дудаева. Его коттедж в 200-х метрах от нашего дома. В его коттедж конечно же не попали. Попали в жилые кварталы, на одну улицу выше дома Дудаева. Разбомбили два дома, одна бомба упала посередине улицы на дорогу. Взрывной волной во всех квартирах нашего дома вынесло двери и выбило стёкла. Запертые замки выломали куски дерева из дверных косяков. Нужно держать двери не замкнутыми, тогда при взрывной волне они просто откроются и всё. Только находиться в незапертой квартире без света еще страшней.

Когда бомбы упали, взрывы были такой силы, что спящие люди попадали на пол с кроватей, а наша морская свинка Бусик с воплем заскочил к нам на диван и полез за пазуху. Всё люди тут же выскочили во двор. С одного рухнувшего коттеджа пришли босые погорельцы муж и жена, пожилая пара. Мужчину завалило стеной рухнувшего дома, осушило руку и ногу, контузило, он ничего не слышит, все в пыли, копоти, но живые. К нам подошел с соседнего дома Рамзан, единственный чеченец из нашего двора, который не уехал, как уехали в сёла другие. Рамзан не воюет, сидит с нами в подвале. Кода он подошел, одетый в тулуп и фуражку работника ВОХР, наша дочка спутав его с боевиком, набросилась на него со словами: "Ты чего, чечен, воюешь?" Все люди во дворе и сам Рамзан так и покатились со смеха.


Было затишье, и мы с мужем и дочерью ходили к моему папе. Он живет в частном секторе в двух остановках от нас. Я варю кастрюлю супа, пеку лепешки и через день отношу еду отцу и свёкру. Папа рассказал, что держит подвал всё время открытым, что бы в случае налёта не терять время на отпирание замков, а сразу же спустится. Накануне ночью начался обстрел, и папа побежал в подвал, в темноте он наступил на соседскую кошку, которая тоже пряталась в подвале. Кошка так заорала, что папа, быстрее кошки пулей выскочил из подвала под обстрел. Папа рассказывал и смеялся, а у меня внутри всё аж сжималось от жалости. У нас многоэтажки и люди стараются держаться вместе, а у папы дом и на квартале из 12-ти семей осталось всего четыре человека. Им страшно. И до поздней ночи папа и еще трое соседских мужчин стоят то на одном то на другом конце квартала, им страшно идти ночевать в пустые тёмные дома.
Когда мы пошли домой, со стороны 36-го участка кругами стали заходить самолёты и бомбить. Мы с мужем бежали, взяв дочку за руки 3 км до нашего дома без остановок. Бедная наша девочка, она даже не пикнула, молча бежала держась за наши руки в своей шубке.


Вода в подвале закончилась, теперь мы берём воду из пожарного бассейна в школьном дворе. Школа 54 находится рядом с нашим домом. Вода там грязная, с мусором, щепками. Воду мы процеживаем, отстаиваем, потом кипятим и только после этого употребляем. Сегодня к бассейну подошли два боевика, попросили пить. Им дали они пили прямо из вёдер.
Там где рвутся авиационные бомбы земля засыпана чёрным пеплом, деревья как сгоревшие. Убитые осколками куры и кролики валяются на дорогах, но одичавшие голодные собаки их не едят(?!). Во дворах коттеджей ревут брошенные коровы скулят брошенные собаки. Мужчины пошли во дворы, из которых уехали хозяева и бросили свою живность. Коров вывели, собак отвязали и выпустили. Собаки даже не делают попыток укусить.
Теперь сидят все у нас во дворе, виляют хвостами. Когда вернулись из подвала, после обстрела увидели с мужем в стекле в зале аккуратную дырочку, пуля залетела. Удивительно - стекло даже не треснуло. Пулю мы так и не нашли, видимо застряла в диване. Муж сказал, что заложит окна шлакоблоками.

Ночью был страшный бой. Мы быстро одели пальто, выскочили в подъезд и долго прятались за косяками подъездной двери - во двор невозможно было выйти, пули так и свистят. Чуть затихло и муж рванул в подвал схватив дочь в руку за шубу так, что все пуговицы у неё на шубе отлетели. Она в подвале до самого утра возмущалась, что папа оторвал ей пуговицы, и всё порывалась их идти собрать.


Сосед Василь Василеч (так его все зовут) однополчанин моего папы. Они вместе воевали, когда служили в армии. Сегодня Василь Василеч пошел к пожарному колодцу во двор школы за водой. Двор простреливается и мы ему говорили, что бы подождал пока, не ходил. Опасно отходить на открытые пространства, но он не послушался. Когда Василь Василеч с двумя вёдрами воды уже возвращался назад, снайпер сбил у него с головы шапку-ушанку. Сбитая пулями шапка слетела и покатилась, Василь Василич уронил оба ведра, вода расплескалась, сам он упал и быстро-быстро пополз к дому, хватая на ходу шапку. А все люди вдруг как начали хохотать. Когда Василь Василеч подполз к дому и встал на ноги он и сам смеялся до слёз. Показывал всем пробитую в двух местах шапку.
Господи! Мы уже сошли с ума, у нас неадекватная реакция на происходящее.


Ночью убили мужчину из соседнего дома. Муж его знал, ходил хоронить. Похоронили рядом с домом, на газоне. Нельзя далеко отходить, простреливается всё.
Во время боя были попадания в здание школы. Мы ходили смотреть. Люди тащили домой кто что мог. Парты, стулья, занавески... Две женщины и паренек еле-еле катили школьное пианино. Я восторгаюсь этим оптимизмом: они уверены что пианино им пригодится в будущем, значит, они уверены что останутся живы. Либо, что наиболее вероятно - они сошли с ума. В школьном дворе валяются учебники, библиотечные книги. Я их подняла. "Кому на Руси жить хорошо", "Преступление и наказание"... Странно сочетаются названия и сегодняшние события. Сломанный глобус, маленький макет нашей планеты, катался по изрытой воронками земле моего больного города.


Боевики привезли на ЗИЛе Шилку, стрелять по самолётам. Все соседи собрались и просили их убрать её с нашего двора, потому что если самолёты в ответ сбросят бомбы к нам во двор - нас уже ничто не спасёт, ни стены, ни подвал. Боевики послушали нас, увезли. Среди них была женщина-чеченка в брюках, в камуфляже, вся обвешанная оружием. Вид у неё был очень бравый.
Ночью был страшный обстрел. Муж схватил нас с дочерью за что попало и буквально зашвырнул в коридор. В коридоре все стены глухие, кроме той, где входная дверь. Бой был такой, что мы не могли поднять головы, лежали, закрыв своими телами дочь с двух сторон. Муж кричал "Молись!!!" Я много раз начинала громко читать "Отче наш" и не дочитывала до конца. Мысли путались, сердце ухало в такт взрывам. Когда чуть утихло, бегом спустились в подвал. Там просидели до утра. Подвал шатало от взрывов. Скоро Новый год...



Бои идут днём и ночью. Из повала почти не выходим. Перетащили в подвал диван, тёплые вещи, одеяла, сидим с мужем, а дочь спит на руках. Когда идут сильные бои я все время хочу есть. Бывает что начинается обстрел и я, согнувшись бегу на кухню и хватаю сковородку, а муж тянет меня за одежду в коридор, где не простреливается. В подвале у нас есть приёмник и мы с соседями слушаем новости из Москвы о том что происходит у нас в центре города. Передают, что будет штурм Грозного, но на Новый год будет перемирие. В подвале сыро, болят кости. В квартире нет отопления. Газ на кухне идёт еле-еле, мы закрываем все двери в другие комнаты и находимся только в зале или на кухне.



Разбомбили мясокомбинат, папа туда ходил. Принёс обрезков мяса, яичный порошок в больших жестяных банках ( ну точно как в Великую отечественную), дал мне мясных обрезков, они немного с запахом, света ведь давно уже нет. Я весь день варила тушенку в огромной кастрюле. Во дворе под нашим балконом сидела свора собак. Мясом пахло. Ночью во время бомбёжки (почему они всегда бомбят ночью?) по радио передали, что бомбовые удары по городу уже прекращены. А на вопрос о мирных жителях ответили "Лес рубят - щепки летят". Щепки - это мы.


Во время затишья пришел наш с мужем одноклассник ингуш Шамиль. Умолял меня отдать ему нашу дочь. Хочет вывезти её и своих родителей в Ингушетию к родственникам. Клялся, что там за ней будут смотреть лучше, чем за своими детьми. Все говорят о будущем штурме города. Я выехать не могу, у меня здесь папа, я его одного не оставлю. Всю ночь при свече я плакала и собирала одежду дочки. Готовила ее к выезду. Шамиль заберет ей рано утром. Господи, да что это с нами происходит! Я не знаю где моя мать и мой сын. Живы ли они. И сейчас я должна отдать дочку туда, где я никого не знаю. Но отдавать надо. Шамиль заберет её рано утром.


Шамиль не пришёл. Он просто не добрался до нас. В четыре часа утра начался такой бой, что шагу нельзя было ступить на улицу. До подвала добрались ползком. Мы просидели в подвале с четырёх утра и до двух часов дня. Сигарет нет, мы закручиваем самокрутки из газеты и махорки, которая до войны лежала в шифоньере от моли.


Около дома моего папы есть переулок Охотский. Вдоль переулка пролетел какой-то странный снаряд, правая сторона переулка осталась выжженной, а левая вся цела. На это просто удивительно смотреть. Улицу как - будто разрезали ножом: одна сторона умерла, а другая - жива.
Соседка Вика привела из дома своего сожителя Абдуллы собаку. Это кавказская овчарка Борз (волк по - чеченски) - огромный, постом с телёнка, лохматый пёс. Абдулла вывез всю свою семью в село, где нет войны. А Борза бросили. Во время боя ему осколками пробило задние лапы. Борз рвался так, что разорвал приваренную к гаражу цепь. Теперь лежит у меня в квартире. Занимает половину зала, удивлённо косится на нашу маленькую дочь. Мы его лечим. Он не против.



Сегодня Новый год. Это мой любимый праздник. По радио говорят о перемирии на время праздника. У нас день был спокойный, но где-то вдалеке шёл бой. Я готовила из остатков продуктов "праздничный ужин". С 9-ти вечера начался бой и у нас, шел до пяти утра. Сегодня он был такой силы, что в подвале все молились. Старики прошедшие Великую Отечественную, говорили, что тогда было не так страшно, как в эту войну. Залпы были по нескольку раз в минуту. Новый год провели в подвале молясь.


1 января. Прекратился газ. Мы все сложили из кирпичей печки во дворе. У соседей печка хорошая с трубой и поддувалом. У нас - плохая, дым идёт во все стороны. Мы печки класть не умеем. В комнатах сразу стало холодно и сыро. Сегодня к нам приходили наши отцы и Российский бич Коля "в гости". Коля брошен своими хозяевами, я его подкармливаю. Мне его жалко. Коля был рад, что его как человека усадили со всеми за стол и после выпитой рюмки начал буянить, кричать, что сдаст нас "долбанных чеченов в спецкомендатуру", кричал , что наша "банановая республика скоро будет под каблуком", и хитро улыбался, за что мой муж его немного поколотил в коридоре и вышвырнул на улицу. Коля еще долго бесновался под балконом, угрожал, раздевался до гола, шантажировал нас своей скорой смертью, просился обратно за стол, взывал к моей совести "Наташа, ну хоть Вы скажите Сереже, пусть пустит меня обратно, я ведь его люблю очень", потом силы его иссякли и он ушел. Наши отцы смеялись. Завтра Коля прейдет с утра со "взятками" и извинениями. Собирали дрова в заброшенном подвале под нашим подъездом. В начале войны мы с мужем закопали там наши две лимонки и пистолет. В предвоенное время оружие было почти в каждой семье. Многие мужчины с лимонкой в руке шли открывать двери на ночной стук.


Искали дрова для печки, Собираем все деревяшки, сломанные заборы. Потом я варила суп на печке во дворе. Когда готовили во дворе над головами летали пули, но на такие перестрелки мы уже не обращаем внимания. Называем это "высокий бой". Потом бой стал ниже, подключились тяжёлые орудия и мы спустились в подвал. В комнатах холодно, так же как и в подвале. От холода стали цвести стены, а ведь мы только-только перед войной закончили ремонт с варёнкой, лепниной. Всё пропадает.


Я всё время мерзну. Сегодня мы доели суп, а на дне кастрюли лежат осколки. Это когда я его варила и начался бой, я убежала в подвал не закрыв кастрюлю и они туда попадали. Эти осколки уже без убойной силы, раз они не пробили дно кастрюли.
Пилили деревья. Во дворе мы деревья не пилим - может война закончится, а двор будет голый. Далеко ходить за деревом тоже нельзя - простреливают снайперы, поэтому пилим деревья в школьном саду. А в квартире стены плесневеют от сырости.


Я не хочу ни есть, ни пить, я хочу только одного - согреться. Сплю в шапке и варежках. Все руки и лицо в копоте и саже. В открытой пустой квартире на третьем этаже мы отодрали наличники, рамы, паркет, сняли двери. Как быстро сгорает дерево и как долго его пилить и собирать. В нашем подъезде остались только мы и одна старушка.


Коля - бич. Его привезли из Оренбурга наши знакомые ингуши еще до войны. У них он работал за еду и выпивку. Жил в пустых квартирах, которые покупают себе многочисленные родственники ингушей. Делал ремонты там же где и жил. Летом он болтался без дела, и мы взяли его к себе помогать делать ремонт в нашей квартире. Во время войны ингуши выехали, а Колю бросили. Он живет у них в доме. Но крутится все время около нас. Ему страшно одному, я его кормлю. Коля мастер на все руки. Сложил нам на кухне печку - голанку (не знаю как это слово писать, может голландку?), трубу вывел в форточку. Кирпичи взяли со школьного забора. Пока печка не обсохла - дымила и чадила. Как обсохла и пошла тяга, в комнатах стало тепло.


Наш район заняли российские войска. Дочь называет их "расисты". Поставили комендатуры. Разбросали с вертолёта листовки для тех, кто хочет сдаваться. Днем спокойно, а каждую ночь комендатуры обстреливают, но хорошо хоть бомбить перестали. Коля стал ложить печки всем соседям. Кирпичи берут, разбирая маленькую музыкальную школу в школьном дворе. За работу Коле дают продукты, а он приносит их мне, я его кормлю. Хорошо, что есть печка - выпал снег, ударил мороз. Собирали снег, топили, воду сливали в бочку. Снеговая вода "жирная", на руках как - будто мыло , но хоть такая. И главное - не бомбят и не холодно.
Ночью долго было затишье. Когда выпадает снег, всегда очень тихо на улице. Несколько часов сидели в оглушающей тишине, смотрели в окно. И вдруг тишину пронзила автоматная очередь - у кого-то сдали нервы. Плакала, вспоминая маму и сына.


Начались вертолётные обстрелы. Вертолёт бьёт ракетами. Лучше бы бомбили. Ракеты - это ужас! Они визжат и когда попадают в дом, дом шатается. Мы сидели в подвале и думали: "Всё. Конец". Когда вышли из подвала утром - вся земля около дома изрыта, в доме торчат неразорвавшиеся ракеты, как трубы. Хорошо хоть они попали с торца дома и как раз где сейчас никто не живёт. Стараемся за этот угол не заходить, кто её знает - торчит-торчит в стене, а потом как рванёт. Ранило Колю. Пришёл весь в крови, хромает. "Серёжа,- зовёт моего мужа - меня чуть не убили!", и плачет. Осколками у Коли вырвало кусок бедра с внутренней стороны ноги. Рана рваная, страшная. Пол дня с ним возились, промывали, бинтовали. Оставили Колю у себя ночевать.


Ночью у себя в квартире умер сосед - дед Михалыч. Мы были в подвале, а когда днём понесли ему еду, он не открыл. Залезли через балкон, а он сидит на кухне, на табуреточке, мёртвый. Вечером и ночью был обстрел с вертолётов и из подствольных гранатомётов. Рёв, визг, скрежет. Дом качался. Скорее всего Михалыч умер от страха. В подвал он не спускался, стар был сильно. Завернули его в одеяло. Сняли в его квартире с петель две двери, положили бедного старика на одну дверь, сверху накрыли другой, обвязали проволокой, верёвками. В таком "гробу" похоронили на метровой глубине. Мужчины не разгибаясь, по очереди рыли могилу, с крыш простреливают снайперы. Не обмыли, в церкви не отслужили, оставили на земле концы от верёвок, что бы если война закончится, можно было достать и перезахоронить тело. Мы сделали всё что могли, похоронили Михалыча на школьном стадионе, что находится вплотную к нашему двору. Сколотили крест из веток. Все кто остался во дворе хоронили. Собрали продукты у кого что осталось. Помянули. Ну что ж, дочь Михалыча, живущая где-то в России - сегодня мы похоронили твоего отца.


Во двор приехал грузовик с боевиками и они крикнули людям, что около магазина "Нефтяник" умирает раненый русский мужчина, который просил рассказать об этом его дочери и назвал нашу улицу и номер дома. Из нашего дома это могу быть только я, все мужчины соседи здесь, на месте, а описание умирающего совпадает с внешностью моего отца. Я тут же побежала к папе домой. Я ничего не видела, и не слышала. Муж и соседка Вика догнали меня и что-то говорили, но мы все бежали не останавливаясь до дома моего отца. Ещё издали, завидев его соседа, я стала кричать, спрашивать, не видел ли он сегодня моего папу. Отца он видел утром, когда папа собирался ехать, как всегда, на работу на своём велосипеде. Мы влетели во двор отца, не в силах больше сдерживать себя я стала кричать: " Папа! Папа!" Из подвала выбежал мой отец! Живой! Когда все успокоились мы рассказали отцу эту историю и всё-таки пошли к этому магазину посмотреть, кто же там умирает. Мы шли по пустым кварталам частного сектора, а переулки пробегали наклонившись. Простреливают открытое пространство. Вика зашла к своему сожителю Абдулле, и он пошел нас провожать. Около школы 37 он остановился и по - чеченски закричал что-то. Из пустых окон школы ему ответили. Там боевики. Если бы Абдуллы с нами не было - нас бы подстрелили. Около магазина "Нефтяник" уже пусто. Либо раненого увезли, либо перепутали название остановок "Магазин Нефтяник" и просто "Нефтянка". По дороге домой мы наткнулись на российский патруль. нас обыскали, положили на землю, приставили автоматы к головам, потом отпустили, сказали идти по дороге, а не по тротуару. И вообще, лучше дома сидеть.

Я всё время прошу папу не ездить на работу, но он всё время рвется ехать на велосипеде. Он работаем мастером в Горгазе. "Ты пойми, дочка, - говорит он,- если я не поеду, кто даст людям газ?" Папа не может не работать, у него чувство долга перед людьми, и в трёх кварталах от дома папы, раненые газовые трубы не свистят пробоинами, а в каждую дырочку вбит аккуратный деревянный колышек. Это мой папа лечит трубы, чтобы у людей был хотя бы газ.


Сегодня дед Арсений, прозванный за походку и огромный сизый нос "Фламинго" нашёл в школьном дворе запорошенное снегом сваленное дерево и радостно пилил его в одиночестве, не понимая, почему же его никто не распилил раньше. Пилил до тех пор пока мужчины не указали ему на то, что дерево упало на неразорвавшийся снаряд. Дед -Фламинго бросил пилу и бежал высоко вскидывая ноги.
Мы наловили голубей, сделали из них плов и ели всем двором. Днём была зачистка коттеджа Дудаева. БТРом протаранили 3-х метровые железные ворота. Выносили марочный коньяк, грузили в БТРы. Коробки со стиральным порошком, продукты раздавали людям. Ночью у нас в пустой квартире на третьем этаже сидел снайпер и стрелял по комендатуре. В ответ - отстреливались. В подвал мы не могли спуститься потому что в подъезд выйти страшно. Так и пролежали всю ночь в самом глухом месте квартиры, на полу.

Утром были зачистки у нас в доме, несколько вооруженных человек в масках нашли в подъезде стреляные гильзы. Двое военных стали по разным концам дома, а остальные проводили зачистку. Все высокие, здоровые, лица закрыты. Проверили нашу квартиру, документы. Дочка первый раз за всю войну сказала: "Папа, я боюсь." Один военный ответил ей: "Не бойся, мальчик, мы дяди добрые." Дочь сказала ему: "Я не мальчик, я - девочка". Он засмеялся: "Ну, не бойся девочка".

Днём сожитель Вики Абдулла застрелил дворового пса Мишку. Мишка был из тех собак, которых мужчины в начале войны выпустили из брошенных коттеджей. Он был крупным псом и почему-то кидался только на людей в форме. По нему уже не раз стреляли и федералы и боевики. На Абдуллу накинулись все соседи, стали его ругать, стыдить. Он стушевался, понял видно, что переборщил и вечером привез машину дров, высыпал их около подъезда и уехал.
Как в фильме про Бумбараша - белые, красные. Так и у нас: утром - федералы, вечером – боевики, два месяца назад по школьной дороге поднимался отряд Дудаевских гвардейцев, человек восемь, все экипированы. Сегодня на том же месте и в ту же сторону шел такой - же отряд, но уже федералов.
Ходили к матери нашей одноклассницы, отнесли ей продукты. Она плакала, благодарила. Около её подъезда увидели бесхозную утку и долго гонялись за ней в надежде поймать. Так и не поймали.


Всем двором ходили в частный сектор смотреть на двух женщин. "Белые колготки", снайперши из Прибалктики. Молодые. Белёсые. С характерными отметинами от винтовок на плечах и руках. Боевики ушли, бросили их в пустом доме. Одна кричала, что у неё дома двое детей, просила отпустить. Расстреляли.
Муж теперь ходит на "Металлосклад" за углём. Теперь топим углём. Уголь держит тепло дольше, чем дерево. Потом муж обрабатывал рану Коле. Муж каждый день промывает рану и перевязывает его. Я уже израсходовала на Колю все простыни. Режу их на бинты.



Каждый день проходят зачистки. Иногда два раза в день. Сегодня в нашем подъезде федералы разбили всё в двух пустых квартирах. Соседи уехали из них за несколько дней до начала войны, нас заставили зайти в свои квартиры. Потом допрашивали: кто в этих квартирах жил, чем занимался . В одной нашли форму бойца Дудаевской гвардии - в ней сосед чинил свою машину. А во второй нашли какую-то рацию, нашим заверениям, что там жили люди мирные - не поверили, записали номера квартир и дома. Ушли. Двери выбить. Мы зашли в эти квартиры, там не осталось ни одной целой вещи, даже мебель вся сломана. Всё равно мы заколотили двери гвоздями, хоть там и нечего брать для мародёров. А мародёры есть. В течение дня во двор приходят люди с бегающими глазами, продают вещи, шампуни. Мы не покупаем, какие вещи - война идёт. Какие шампуни - воды нет. Да и плохо всё это, покупать чужие вещи, всем же ясно, откуда они взялись у этих людей с бегающими глазами.


К соседям из города пешком пришла их подруга Валя. Они часто говорили за семью Вали, всю войну переживали за неё. У Вали в семье три сестры и старушка мать. Все жили в центре города: одна около центрального рынка с матерью, вторая на "Минутке", третья около церкви. Одну сестру убили, вторая пропала без вести, мать погибла под завалом рухнувшего дома. Валя рассказала, что когда их обезумевших от ужаса доставали из подвала российские солдаты, командир - Якут матерился и всё на свете проклинал - им сказали, что город пустой и в нём нет мирных жителей.
Соседки всех возрастов собрались идти посмотреть, как жил президент Дудаев. Его коттедж стоит открытый после зачистки. Трёхметровые железные ворота покорёжены БТРом, на них надпись "Заминировано". Но мы все равно зашли, стали ходить по комнатам: красиво, но всё сломано после зачисток. Много государственной символики гербов, флажков. Мы ходили по комнатам, смотрели и вдруг услышали мужской голос: "Что? Мародёрничаете?" Мы все очень испугались, это был брат Дудаева - Бекмурза. Хорошо что с нами была жена нашего соседа чеченца Рамзана, который всю войну провёл с нами в подвале. Она сказала Бекмурзе на чеченском, что мы просто хотим посмотреть как жил президент. Бекмурза махнул рукой: "Смотрите. Всё равно всё разбито". Мы еще немного походили и ушли домой. Во дворе, в грязи я видела картины Аллы, жены Дудаева.


На школьном стадионе забили беспризорную корову. Мясо продавали не дорого. Мы купили на сколько было денег. Днём дочь игралась на кухне возле печки. Были выстрелы. Я спросиле её: "Лаура, почему ты не бежишь одеваться в подвал?" Она ответила: "Я же знаю, что это не к нам стреляют, а от нас". Она уже по звуку определяет, куда и откуда летят пули и снаряды. Мы все уже это знаем: Если далеко ухнуло, звук мягкий, не сильно страшный, то - спасайся, сейчас рванёт где-то рядом. А если всё трещит и гремят, то это еще не страшно, стреляют отсюда вдаль. Хотя из дали могут и ответить.
Сегодня ходили к моему папе, носили еду. Около одного дома увидели большого селезня индоутки. А взяла его на руки. Сначала хотели забрать его себе, а потом постучались в дома, нашли хозяина и отдали.
Вечером вышли погулять около дома. На улицах всю войну никого нет. Пустой город. Ходили с мужем и дочкой, было серо, сыро, небо тёмное. За всю войну ни разу не было солнца. Прошли мимо школьного стадиона, увидели кресты тех, кого мы похоронили здесь во время войны. Стало неприятно, и мы вернулись домой.


Сегодня утром я гуляла с псом Борзом. Он так и живёт у нас. Хорошая собака, только очень огромная. Борз любит нашу дочку, играет с ней очень осторожно, как - будто боится повредить. Иногда пробует её взять в пасть и понести как щенка, но услышит наше строгое: "Борз у тебя что борзометр зашкаливает? Или: " Борз, ты что совсем оборзел?" тут же отпускает её и виновато смотрит на нас. Мы гуляли с ним и он бегал вокруг меня, но из виду меня не отпускал. На встречу мне шли два парня, и я видела, что сейчас они со мной заговорят. Когда они поравнялись со мной, из-за угла выскочил Борз и стал к ним вплотную. Улыбки с их лиц тут же сползли, они остановились и не двигались, а Борз стоял около них и весь вид его показывал, что он просто так остановился, никаких проблем. Он даже не смотрел на этих парней, смотрел в сторону. Когда я отошла от них на приличное расстояние, он их отпустил и опять начал нарезать круги около меня. Я целовала его в хитрую лохматую морду, называла "Борзушей", а он жмурился и улыбался. Проходили мы с ним мимо дома Дудаева. Брат Джохара Бекмурза бродит около дома, как тень. Мы поздоровались, немного поговорили и я набралась смелости и попросила у него картины Аллы Дудаевой. Она рисовала неплохие пейзажи нашего края. Он даже не понял сначала, что я хочу. А когда понял, махнул рукой: "Картины! Да, забирай. Кому они теперь нужны". Я взяла несколько и принесла домой.

Вечером все соседи собрались у нас дома. Мы пили коньяк. Раненый Коля принёс нам коньяк. В пустом доме его хозяев-ингушей, во время зачисток вскрыли подвал, а там этого коньяка - море. А может Коля сам его и вскрыл под видом зачисток. Коля жук еще тот, любит выпить. Но нам он принес много, несколько канистр, он тяготеет к моему мужу, хотя муж, бывало, поколачивал его за дело. А меня Коля называет на "вы", поразительная воспитанность алкоголика. Мы пили с соседями коньяк, и впервые за эти месяцы было хорошо и спокойно. Неужели война кончилась? Мы выпивали во время войны, не пить было нельзя, а запасы у нас всегда были. Да вот только алкоголь во время боев совсем не имел никакого эффекта, пьёшь как воду, и голова трезвая. Видно захмелеть мешал страх.



Водили сегодня Колю в медпункт, там ему обработали рану, перевязали бинтами, а не простынями, как делали ему перевязки мы. Уже стало более менее спокойно. И мы можем выехать. Теперь я не боюсь оставить своего папу, а муж своего. Уговаривали Колю уехать домой в Россию. Он отказывается. Говорит: "Я хочу до конца понять эту проклятую Чечню. Я эту войну начал, я её и закончу". Мы смеемся, никуда он не поедет от открытого подвала с коньяком. И дело тут не в войне и не в Чечне.
Ходили первый раз за четыре месяца в центр города, искали мамину сестру. Она живёт в самом центре города, и всю войну с ней не было связи. Папа как-то на аварийной машине пробрался в город , искал её , но так и не нашел, не нашли её и мы, её квартира сгорела до тла. Город похож на Сталинград, каким его показывают в фильмах про Великую Отечественную войну. Больше всего меня поразили не трупы, и не разрушенные здания. Больше всего меня поразило то, что в городе везде гуляет ветер...



В моих дневниках войны я описываю некоторых людей которые прошли вместе с нашей семьёй через эти события. Это наши соседи , близкие нам люди или просто знакомые . На личностях некоторых из этих людей мне бы хотелось остановиться поподробнее и познакомить вас с их биографией и жизнью.



Коля Александров.

Коля был чисто российским мужиком. Привезли его из заснеженного Оренбургского края братья-ингуши Дарсиговы. Братья Дарсиговы занимались в Оренбурге коммерческими делами. Часто и подолгу бывали там, где и познакомились с Колей. Коля был почти опустившимся человеком, горьким пьяницей и мастером на все руки, как это часто сочетается в российском мужике. Братья Дарсиговы неоднократно "спасали ему жизнь", как говорил сам Коля, то есть: то находили пьяного и почти замёрзшего Колю, уснувшего в сугробе и привозили его домой, то выручали Колю из драки между ним и его собутыльниками и опять везли его домой, с пробитой в драке головой. Долго уговаривать Колю приехать из Оренбурга в Грозный на заработки им не пришлось: "безлошадный Коля", не имеющий ни дома, ни родных, ни близких, ни к кому и ни к чему не привязанный душой, большой любитель приключений, смотрел на жизнь очень просто и сразу же согласился поехать "на юга" на заработки. Правда заработки эти не совсем отвечали, или скорее совсем не отвечали значению этого слова Коля ни чего не зарабатывал, денег ему не платили, а только кормили, давали кров, давали выпивку и старую одежду и иногда давали немного денег на карманные расходы, которые Коля тут же с радостью тратил на выпивку. Всё это Колю вполне устраивало. Кавказские семьи многочисленны, в них тесно поддерживаются связи не только с близкой роднёй, но и с двоюродными и троюродными братьями и сёстрами, тётями, дядями и т.д. Семья Дарсиговых не была исключением. В ней было много родных и двоюродных представителей рода Дарсиговых и все они щедро обеспечивали Коле фронт работ. То один брат купит квартиру, где Коля сразу же начинает делать ремонт, то другой купит дом, и захочет там всё переделать, то кому-то нужно гараж построить, то кому-то нужно огород вкапать. Коля был этим очень доволен: он любил и мог хорошо работать. Когда весной 1994 года мы с мужем купили квартиру Колю нам "одолжили" Дарсиговы, которых мой муж немного знал. Коля в это время был без работы, и Дарсиговы любезно предложили нам услуги пьянствующего и шатающегося без дела Коли. Мы с радостью согласились - квартира требовала ремонта, и Коля с радостью согласился - ему скучно было сидеть без дела и он уже приустал пьянствовать. Так мы с ним познакомились. Коля, мой муж и я сразу же стали делать ремонт. И скоро между нами установились приятельские отношения. Грозный Коле очень нравился. Коля говорил, что люди у нас очень культурные, он всегда искренне удивлялся, что не слышит на улицах мата - этого неотъемлемого атрибута российских городов, и никогда не видит на улицах пьяных, без которых ему невозможно было представить себе любой российский город. Он всегда искренне восхищался, что в автобусах молодёжь уступает места пожилым людям и относится к любому пожилому человеку с должным уважением и почётом. Он называл наш край "банановой республикой", а таких как Коля называли у нас бичами. Бич это (бывший интеллигентный человек) опустившийся человек которого нанимали на работу за небольшую оплату.

Коле было около 45 лет. На вид конечно же он был намного старше , тот образ жизни который он вёл наложил свой отпечаток на его внешность: отсутствие зубов, морщины, худоба, неряшливый внешний вид, непричесанные всклокоченные волосы. Руки у него были похожи на лягушачьи лапы. Обе руки у него были сломаны, чуть повыше кистей , еще в России , когда он пьяный делал ремонты в квартирах "плясал на потолке", как он говорил, падал, ломал себе руку , но никогда к врачу не обращался, а просто забинтовывал сломанное место и пускался в беспробудную пьянку. Кости у него срастались не правильно и в результате получился человек с лягушачьими лапами вместо рук. Но это ему не мешало, работал он легко, ловко, быстро. Не смотря не неприглядный внешний вид Коля всегда улыбался и что было для меня удивительно - он всегда обращался к женщинам на "Вы". Я очень часто говорила , чтобы он обращался ко мне на "Ты", но Коля всегда отвечал: "ну что Вы, Наташа, я не могу, Вы же - женщина... "Я была очень удивлена и когда узнала , что в городе Брежнев (Набережные Челны) у Коли была жена , с которой он давно развёлся, и дочь. Была у него и квартира, где он был хозяином, но при разводе просто оставил её жене. Вот такие благородные жилки были в опустившемся российском пьянице. Уезжать к себе он не хотел, его вполне устраивал и Грозный и такая жизнь. Он совсем не мог произносить чеченские названия и имена. Город Урус - Мартан он упорно называл Ур - Мантас, а чеченца по имени Юнади называл и Юнай, и Унай, и Юнат. От этого Юната, жившего по соседству с пустым домом, где Коля делал очередной ремонт, он однажды принёс нам несколько упаковок красивого кафеля. Конечно же Коля сказал нам, что Унай заплатил ему за работу кафелем, которого по словам Коли "у Юная - море". Когда за сворованным кафелем к нам пришел Юнади, он ругал Колю, и муж мой ругал, потому что Коля его обманул и пропил деньги, заплаченные за кафель. Коля только беззвучно смеялся и ничего не говорил. А когда Юнади увидел, что несколько плиток сломалось и очень расстроился, Коля со знанием дела сказал ему: " А что ты хочешь, Юнат, при перевозке всегда идёт бой". Юнади даже опешил от такой наглости - эту плитку отвёз в Грозный из Саратова и ни одна не сломалсь. А Коля, своровав, перенёс её с соседней улицы и рассудительно требовал у Юнади списания "на бой".

Я часто говорила Коле, что ему нужно жениться, а он всегда тихонько посмеивался в ответ. Он каждый день приходил к нам, даже когда мы уже закончили ремонт, потому что очень привязался к моему мужу. Мой муж всегда относился с пониманием к любому человеку, он не показывал своего превосходства над Колей, как это делали все остальные у кого Коля работал. Коля всегда садился кушать вместе с нами. Муж слушал его рассказы, давал ему денег, если Коля просил, относился к нему человечно и Коля стремился к нам. Жил он на соседней улице в пустом частном доме одного из братьев Дарсиговых, где Коля делал ремонт и обрабатывал огород для себя. Оттуда он приносил нам фрукты и овощи - угощал нас. Очень его привлекала и смешила наша маленькая дочка. Если Коля приходил к нам пьяным, она ругала его как взрослая, своим писклявым и неправильным детским голосочком. "Коля, ты что пьяный? - говорила она, - Ты опять выпил водку? Коля, не пей больше, что ты как дурак? Упадёшь, сломаешь себе что-нибудь!" Колю это умиляло.

Вообще-то плут он был отменный: врал безбожно, крал вещи у людей у которых работал или подрабатывал и приносил нам их продавать. Нам появление у него вещей он объяснял тем, что как - будто ему заплатили за работу не деньгами, а вещью. Нам такое было в новинку, мы и предположить не могли, что Коля врёт, и поэтому пару раз он нас так обманул, но за вещами приходили хозяева. Мы вместе смеялись над Колиной хитростью. Вместе ругали Колю, а он стоял и улыбался, как ангел. Вещи мы отдавали обратно, денег с Коли, естественно не брали, во - первых жалели его, а во-вторых даже если бы мы и захотели обратно забрать деньги, их у Коли уже не было. Как только он получал от нас деньги сейчас же шел и пропивал их. Мы его ругали беззлобно. Муж грозился, что в следующий раз его поколотит, Коля во всём соглашался, посмеивался в ответ, а вечером приносил нам со "своего" огорода ведро яблок, груш или слив в подарок.

Однажды Коля принёс нам две гранаты на продажу. Появление, в своих лягушачьих руках гранат, он объяснил просто: он якобы "плясал на потолке" (делал ремонт) у одного из соседей и гранаты там были разбросаны по полу, валялись, катались у Коли под ногами, мешали ему ходить, и в результате сосед дал ему три штуки на продажу, как плату за работу. Глаза у Коли были честные, он клялся и божился, что за гранатами никто не придет, и как я не отговаривала мужа, но он всё равно купил у Коли эти две гранаты - мужчины любят эти военные игрушки. Правда гранат было всего две, а третью якобы не поместившуюся в Колины карманы, Коля божился нам тут же принести, она у него осталась в доме, где он жил. Деньги были уплачены, сделка состоялась, Коля ушел и пропал. Через два дня он появился с ведром груш. И у мужа с Колей состоялся такой разговор.

- Неси груши назад, гад, и прилепи их опять на ветки!!! Где третья граната?!!
- Серёжа, ну что ты сердишься. Я вам груши принёс.- Коля улыбался.
- Груши съешь сам! Где граната, я тебя спрашиваю?- муж сердился.
- Серёжа, её нету у меня...
- А где она есть?
- Серёжа, я её выбросил...
- Куда ты её выбросил, балбес?! Её же дети найти могут?! - муж всё еще принимал всё за чистую монету.
- Да что я совсем дурак, Серёжа. - Коля обижался . - Что ж я не понимаю, что ли...Я её в огород выбросил.
- В какой еще огород?
- Да в свой же огород, Серёжа. Какой ты непонятливый.- Коля был просто поражён несообразительностью моего мужа.
- Ну так пойди в свой огород, придурок, и принеси её мне!
- Серёжа, её нет в огороде...
- А где она есть?!
- Её ни где нет. Я её взорвал...
- Где ты её взорвал, Коля? Где ты её мог взорвать?
- Да в огороде же и взорвал!
- Коля начинал сердиться.- Где ж еще по твоему?!
- Ты её в своём огороде взорвал?
- Ну конечно в своём, Серёжа. Не в твоём же, как ты не пронимаешь?!! Коля начинал хамить.
- И как же тебя не поранило?
- А я её в будке у Шарика взорвал. - Колю несло.
- А Шарика, что отвязал?
- Нет, зачем отвязал. Так и взорвал, с Шариком.
- И что Шарик погиб?
- Погиб, Серёжа, погиб... Коля чуть не плакал.
- И что, сразу погиб или мучился?
- Мучился, Серёжа, мучился. Его надвое разорвало, ползёт по земле на передних лапах, в глаза мне смотрит, Серёжа... Скулит... - Коля начинал плакать.
- Ну, ладно, Коль, не плач. Глупость, конечно, ты совершил большую...
- Да, знаю я Серёжа, знаю... Серёжа, ты груши-то возьми...помяни Шарика...

Через два дня муж зашел к Коле. Шарик воскресший и здоровый бегал по двору. Коля улыбался. Но за гранатами, действительно никто так и не пришел.
Однажды Коля пропал, поначалу мы не беспокоились, думали, что братья Дарсиговы купили себе очередной дом, где Коля усиленно все ремонтирует и перестраивает. Но вот прошло три недели, а он все не появлялся и мы уже хотели сходить к братьям Дарсиговым узнать за Колю, но тут пришел Коля измученный и худой. Оказалось, что его украли какие-то чеченцы и увезли в село, в рабство, где Коля строил дом. Его не били, но плохо кормили, и он много работал. Где он находится, Коля не знал, так как республику не знал вообще, знал только город, да и тот плохо. Проработал там он три недели и потом сбежал Добрые люди, тоже чеченцы подвезли его до города на своей машине, а там он уже добрался до дома. Мы очень радовались что все обошлось, найти человека в огромной республике было бы не возможно, тем более, что братья Дарсиговы подумали, что Коля просто уехал домой в Оренбург. Мы посоветовали Коле быть осторожней и не шататься пьяным по ночам. Но Коля нас не слушался. Через месяц он опять пропал, перестал приходить к нам. Тут мы долго ждать не стали и через неделю собрались было идти к Дарсиговым узнать за Колю, но Коля опять появился сам. Мы его не узнали: полный, чистый, аккуратно подстрижен. Он даже стал интересным мужчиной. Коля рассказал, что его пригрела одинокая продавщица из маленького магазинчика, где он всегда покупал водку. Оказывается она давно положила на него глаз. Она его отмыла, отстирала, откормила, приголубила и привела в божеский вид за неделю, которую он с ней пожил. Я спрашивала его: "Ну, ты что жениться на ней будешь?" На что Коля хитро щурился и отвечал: "Ой, даже не знаю, что Вам и сказать, Наташа. Жениться мне или нет... Но вы, женщины, конечно,     такие ..."  И Коля мечтательно закатывал глаза и посмеивался. В дальнейшем по Колиным рассказам происходило постепенное превращение продавщицы из маленького поселкового магазинчика, сначала в заведующую, а постепенно чуть ли не в зав. Центральным универмагом. Враль, Коля был ещё тот. Коля пожил с ней несколько месяцев, он хорошо о ней отзывался, но тихая семейная жизнь его не затянула.

Всю войну брошенный своими хозяевами Коля провел с нами, он сидел с нами в подвале, одно время жил в пустой открытой квартире на третьем этаже, когда был ранен, некоторое время прожил у нас, пока не смог нормально ходить. Он положил нам и нашим соседям печки. Наши соседи все его хорошо знали и жалели, уж ему то на этой войне вообще делать было нечего, он не должен был с нами находиться, россиянин, волею судьбы попавший "под раздачу ". Он шатался по улицам ночью, пьяный, и мы все опасались, что его где – нибудь убьют те или другие. Однажды он пришел к нам пьяный во время войны, и я стала его ругать, что бы он не ходил ночью под обстрелами в таком состоянии, на что он мне ответил: "Наташа, Вы знаете, я когда к Вам шел, 6 раз железную дорогу переходил. "А жили мы на соседних улицах, по одну сторону от железной дороги. Она была намного ниже наших домов, и, идя к нам уж её то точно проходить не нужно было. Однажды он пришел к нам под обстрелами с баллоном абрикосового компота. Зачем он нёс нам этот подарок, я не знаю, лето перед войной было очень урожайное и Коля знал, что я закрутила много солки и компотов - варенья. Идя к нам, он нарвался на патруль, и его обыскали. Раз за разом рассказывая нам историю своего задержания, Коля все больше и больше привирал. И первоначальная история выглядела так:
- Иду я, значит с компотом. И вдруг слышу: "Стой, Кто идёт?" Я остановился. Ко мне подошли, обыскали и отпустили. Сказали не ходить ночью.

Тут же были повторены несколько вариантов этой истории. Раз за разом история становилась всё живописней, и в конце её последний вариант звучал так:

- Иду, я значит, себе, с компотом. А и что война! Я компот Вам несу! Мне что это война, в вашей банановой республике? Мне до неё дела нет. Ну, выпил я, конечно немного... А что не выпить? Я свободный человек! Дорогу перехожу, вдруг слышу:
- Стой! Кто идёт?
- Тебе надо, ты и стой.
- Стой, я говорю, кто идет.
- Да ты то сам кто такой? Мне до тебя дела нет!
- Стой, говорю. Стрелять буду!
- А за что же ты меня стрелять будешь? Я - Советский человек! А ты кто такой?!!
- Стой, говорю тебе. Что у тебя в руках?
- "Что в руках? Что в руках?" Автомат в руках, вот что!
- Не похоже на автомат...
- Да компот, компот я несу.
- Руки за голову! Компот - на землю!
- Ага, сейчас...
- Руки, говорю за голову! Компот на землю!
- Ага, разбежался...
- Последний раз тебе говорю, мужик. КОМПОТ за голову! РУКИ на землю!

На этом месте все соседи слушавшие эту поразительную беседу ночной встречи Коли с российским патрулём, начинали хохотать до слёз, а Коля не понимал причины нашего смеха и обижено говорил: "Чё ржете то все? Так и было!  Что я вам врать буду? Зачем мне это надо? Как было, так и сказал! Ржут... Да, ну вас..."
Когда наступило затишье, город заняли российские войска, мы уговаривали раненого Колю вернуться к себе в Оренбург. Но Коля отвечал: "Я эту войну начал, Серёжа, я её и закончу. Я хочу до конца понять эту проклятую Чечню". На самом деле всё было намного проще, просто при зачистках был вскрыт подвал под домом его хозяев ингушей -Дарсиговых, где к радости Коли находились запасы коньяка.
Мы уезжали из города на военных машинах. Коля провожал нас. "Наташа, Серёжа, не возвращайтесь сюда!" - кричал он нам вслед и плакал...



Чеченский Робин Гуд.

Руслан Абазанов ( фамилия вымышленная) - в те годы был молодым и красивым мужчиной. Ему было всего 26 лет, когда он появился в Грозном. Ходили слухи о его бурном криминальном прошлом в России. Была информация и о том, что он вернулся в Чечню после своей отсидки в Российской тюрьме. Его фигура сразу же обросла огромным количеством историй, сплетен, слухов. Прошло совсем немного времени после его возвращения на родину, а он уже собрал около себя довольно серьёзную команду из таких же как он - молодых и отчаянных. Он был богат. Скорее всего происхождение его богатства было криминального характера. Невозможно в 26 лет иметь тюремный срок за плечами и успеть честно заработать большую сумму денег. На джипах последних моделей, он со своей командой свободно разъезжал по городу, вооруженный до зубов, пугая своим видом местную милицию и правительство Чечни и приводя в восхищение простых граждан. Особую экзотику придавал его команде, немногословный кореец, специалист по восточным единоборствам и верный слуга своего хозяина. Говорили о том, что Абазанов ногой открывал дверь в кабинет президента Дудаева, и Дудаев ничего не мог с ним сделать, так как был ему чем-то обязан. Жил Абазанов в престижном месте Грозного, в центре города, которое называлось Микрорайон. Там он и его бойцы занимали целый девятиэтажный дом, у подъездов которого круглосуточно дежурила охрана в полном вооружении. Довольно быстро в его штаб-квартиру выстроилась огромная очередь из обиженных и небогатых людей. Он помогал деньгами тому кто в них нуждался, защищал тех у кого мелкие бандиты пытались отобрать квартиры, к нему ходили и получали безвозмездную помощь и русские бабушки с дедушками, которым во время правления Дудаева не платили пенсий с 1991 года. Он помогал детским домам, интернатам и домам престарелых. Он был чеченским Робин Гудом в глазах простого народа Чечни. Но всё же его действия далеко не всегда подходили под рамки закона или даже кодекса чести. Однажды он собственноручно застрелил инспектора ГАИ, когда тот задержал кортеж Руслана, за нарушение правил движения. Впоследствии этот случай сыграл роковую роль в судьбе чеченского Робин Гуда. Для правительства Чечни Абазанов стал представлять серьёзную угрозу. Летом 1994 года в Грозном был введён комендантский час. С определенного часа, вечером должны были быть прекращены все движения по городу, но бесшабашный Робин Гуд продолжал лихие поездки по ночному городу. Его бойцов задержали и арестовали. Руслан был очень недоволен и из - за этого у него с Дудаевым вышла крупная ссора. Ссора переросла в открытую конфронтацию. И вот в один летний день 1994 года, еще до начала военных событий дом Руслана был окружен танками. Огромное количество полностью экипированных представителей власти начало уничтожение банды Абазанова. Дом был окружен танками. В течение дня по дому велся огонь из всех орудий. Абазановцы храбро отстреливались. Жители окрестных домов были в ужасе: снаряды попадали в их дома. Силы были не равны. Многие абазановцы были убиты, сам Руслан скрылся, его дом зиял огромными дырами от снарядов, а отрезанные головы трёх его бойцов, и мистического корейца в том числе, были выставлены на одной из главных площадей города. После этого Руслан Абазанов поклялся отомстить президенту Чечни и впоследствии, в первую войну воевал против Дудаева. Смерть не миновала Чеченского Робин Гуда. Его расстрелял брат убитого когда -то Русланом, инспектора ГАИ, и сам тут же был убит бойцами Руслана. Так на берегу реки Терек закончил свой жизненный путь Руслан Абазанов.



Старики.

Во время войны вместе с нами были старики, это были наши соседи. Сейчас уже почти никого не осталось в живых, война унесла жизни многих. Некоторые из них умерли во время войны, некоторые после неё, но видимо ужас пережитого был так силён, что они ушли все за очень короткое время. Старики были очень незащищены от этих страшных событий, хотя многие из них пережили за свои жизни Великую Отечественную. Мы знали их до войны, жили рядом и общались. Мало кто из них изменился во время войны, в основном они оставались такими же какими мы их и знали до этих событий, только все они во время войны были растеряны, напуганы и оттого наше общение с ними было более тесным. Старость безжалостна, особенно не сочетается старость с образом мужчины. Мужчина по определению должен быть силён, а вид малосильного мужчины противоестественен, поэтому мне всегда жаль пожилых мужчин и от этого я испытываю к ним особые чувства. Пожилые люди могут быть немного чудаковаты, но такова жизнь. Хорошо когда пожилой человек до глубокой старости сохраняет мудрость и трезвый ум. К сожалению, так бывает не всегда.

Роман Палыч и Нина Ивановна.

Они жили в соседнем подъезде и воспитывали падчерицу своего сына, Вику, в которой заключался весь смысл их жизни. У них можно было всегда перехватить небольшую сумму денег до получки, причём сначала тебе отказывали, а через 10 минут приносили деньги домой. До сих пор я так и не поняла, почему из раза в раз занимание денег происходило именно по этому сценарию. Видимо это были их небольшие старческие причуды. Роман Палыч был в здравом уме и рассудке, а вот его супруга была с небольшими странностями, но это не мешало ему оберегать её и заботится о ней. С самого начала войны Нина Ивановна решила для себя, что всё это не страшно и жизнь ничуть не поменялась. Она просто была свято уверена, что всё закончится без особых потрясений, и поэтому в подвал спускаться не считала нужным, так и провела всю войну в квартире, а Роман Палыч не спускался в подвал потому, что боялся оставлять свою супругу одну.

Однажды место, где был расположен наш дом, обстреливали с гранатомётов, миномётов и тяжёлых орудий. В дом были попадания, и как раз снаряды попадали в ту сторону дома, куда выходили окна их спальни. Нина Ивановна лежала на кровати прямо под окном и она сказала своему супругу: - Роман Палыч, у меня в окне стёкла выбиты. На кровать попадали. Замети, прибери, а то ещё порежусь. И окно подушкой заткни - дует.
Что Роман Палыч покорно и сделал. А Нина Ивановна заснула.

Как то Нина Ивановна заявила: - И чего вам, молодым не сидится, шастаете по подвалам. Вика вон наша, сидит в подвале. И чего там сидеть? Чего дурью-то маяться?
- Ну так война же, бабуля, - отвечала ей Вика - бомбят же, стреляют, убьют ещё.
- Ой, да что ты такое говоришь, - бабушка досадливо махала на внучку рукой, - никого не убьют.
- Да, а если в дом бомба попадёт с самолёта?
- Да какая там бомба?! Ничего не будет. Наш дом будет целым и из нас никто не погибнет. - Сказала Нина Ивановна и пошла в спальню. Легла спать. И действительно - наш дом остался целым, не считая мелких разрушений и попаданий. И из их семьи все выжили - И Роман Палыч , и Нина Ивановна , и Вика.



Арсений Фёдорович и Нина Михайловна.

Арсения Фёдоровича все звали - фламинго. Нос у него был просто удивительной величины и походка очень необычная - он как - будто не ходил, а вышагивал своими длинными ногами. Он был вывший НКВДшник, хитрый и выпивающий пожилой мужчина. А супруга его Нина Михайловна маленькая, полненькая бабуля, добрая и приветливая. Арсений Фёдорович редко был трезв, за что часто получал нагоняй от своей супруги. Во время войны она никак не могла образумить, как она его называла "полоумного деда " и заставить его не выпивать хотя бы в это неспокойное время. Но Арсений-фламинго выпивал, а потом мирно спал в подвале, под грохот и шум разрывающихся снарядов.

Однажды он пилил сваленное снарядом и припорошенное снегом дерево в школьном саду . Мужчины проходили мимо этого опасного места и указали ему на то что дерево лежит на неразорвавшемся снаряде. Дед Арсений бросил пилу и убегал от этого дерева, все смеялись, а Арсений Фёдорович даже за пилой не вернулся.

Когда Российские войска заняли наш район и наступило небольшое затишье, Арсений Фёдорович стал приходить к нам с бутылочкой самогонки. Он садился на кухне, выпивал её один. Нам не предлагал, а мы сами не просили. Но что иногда мой муж у него просил, так это сигарету. Сигареты у деда были знатные, не чета нашей махорки завёрнутой в газету - "Прима". Видно со старых довоенных запасов она у него осталась. Он доставал из кармана одну штучку и скуривал её, не останавливая свой рассказ о чём угодно. Он всё время что-нибудь рассказывал, наливал, выпивал, закуривал и делал вид, что не слышит просьбы мужа о сигарете. Пару раз, спросив и не дождавшись от него ответа, мы перестали спрашивать и сигарету. Но однажды Арсений-фламинго пришёл к нам, когда у нас дома был российский бич Коля. Коля, как человек лишённый сантиментов напрямую, громко и требовательно попросил у Арсения Федоровича сигарету. Пару раз Арсению удалось проигнорировать Колину просьбу, но когда Коля стал настойчиво теребить деда за рукав и просить закурить, Арсений сказал, что оставит ему покурить, и продолжил свой рассказ. Вышла такая сцена: - Мужик, закурить-то дай. Арсений продолжал свой рассказ. Коля не понимал, почему его не слышат. - Закурить-то дай, мужик! Я тебе говорю. - И вот, значит, идём мы. А зима как раз была... - Мужик! Закурить дай. Я тебе говорю! - А снега навалило по самые колени... Коля стал теребить Арсения за рукав. - Эй, мужик! Дай закурить! - А? Что? - Закурить, говорю, дай. - А, Да-да. Я Вам оставлю. Так вот что я хочу сказать. Не сказать, что бы прямо мороз был, но все-таки... - Мужик, покурить оставь!

- Так вот. На чём я становился. А! Ну, холодно, конечно, ветер... - Да ты покурить-то оставь... - И снег, как раз пошёл, мокрый, хлопьями... - Покурить, оставь покурить! Серёжа, он что - не слышит? - Коля начинал жаловаться моему мужу, а мы хохотали не скрывая. - Оставь покурить! Покурить-то оставь! - Ну, пора мне, а то Нина Михайловна волноваться будет. - Арений потушил скуренную до конца сигарету, поднялся и ушел.

Коля еще долго негодовал, ругался, обзывал деда-фламинго вслед. А мы смеялись.
В следующий раз Арсений пришел, выпивал и бубнил себе на кухне до тех пор, пока за ним не пришла его супруга Нина Михайловна. Уж она его ругала-ругала, стыдила-стыдила, "старым дураком обзывала", перед нами извинялась, а потом погнала его домой. Она задержалась с нами на кухне, а Арсений Фёдорович поплёлся в темноте к выходу и, вдруг, мы услышали шум и грохот из коридора. Схватив керосинку мы все выбежали в коридор и увидели, что Арсений свалил обувную полку и лежит на полу посреди кучи разбросанной обуви.
- Что случилось, Арсений Федорович? Вам плохо? - Нет, все хорошо. - Арсений Фёдорович выглядел молодцом. - Я просто калоши свои ищу. - Но Вы же лежите на полу. Вы упали? Арсений Фёдорович нащупал калошу, положил её под голову и сказал: - Нет - нет. Я просто прилег отдохнуть, Ниночку дожидаючись. Ну, что Нина Михайловна, пойдёмте почаёвничаем?

Баба Нюра.

Она жила в нашем подъезде. Наши квартиры были рядом. Из нашего подъезда во время войны остались только наша семья и она - остальные выехали. Я так же как и другим соседям, носила ей еду. Пекла лепёшки и делилась с ней запасами. Всю войну баба Нюра провела в своей квартире, в подвал она ни разу не спустилась, объясняя это тем, что ей ночью в подъезд выходить страшно. Когда недалеко от нашего дома пробомбили с самолётов и взрывной волной вышибло стёкла и двери, муж сделал ей новый замок, и её благодарность нашей семье не знала предела. По её рассказам вся война прошла с применением всего двух видов оружия и двух же его единиц. Эта была пушка (я так думаю, в представлении бабы Нюры ещё стрелявшая ядрами) и самолёт. Пушку эту днём во дворе баба Нюра озвучивала очень живописно, на разные лады. Рассказы об этой пушке не давали покоя всем соседям, эта пушка била каждую ночь по балкону бабы Нюры, с разных сторон (её перевозили). А днём мы слушали и те звуки, которыми эта пушка била по баб Нюрыному балкону. " Бах! Бах! Бах! Бух! Бух! А потом, к утру, вот так вот Бум! Бум! ... " Конца этим рассказам не было. Правда, был еще самолёт, но он обычно только пролетал, опять же около балкона бабы Нюры, на втором этаже. Иногда он сбрасывал бомбы под балкон, иногда разворачивался около балкона и летел в другую сторону. Она была абсолютно нормальной старушкой во всём, что не касалось пушки и самолёта. Когда город заняли Российские войска баба Нюра однажды сказала нам, что она пойдёт в комендатуру и сдаст нас, "как Чеченов, и нас расстреляют". После пушки и самолёта это стало у неё идеей фикс и я уже боялась встречаться с ней во дворе, причём встречаясь она сначала рассказывала мне, что пушку увезли дальше и теперь она стреляет по её балкону издалека, а потом заканчивала свой рассказ намереньями пойти в комендатуру.

Однажды в районе Карпинского кургана загорелось, что-то нефтяное. Повалил чёрный дым. Горело очень долго, этот пожар вызвал буйную радость бабы Нюры, она весь день ликовала во дворе и говорила всем, что это горит пушка, которая стреляет каждую ночь по её окнам. Может ли гореть так сильно и долго, с чёрным дымом, то что сделано из железа? Но бабу Нюру этот вопрос не беспокоил. Она радовалась. А когда на следующую ночь опять были обстрелы, объяснила это очень просто " пушку потушили".

Однажды ночью у нас собрались все соседи, и мы пили коньяк, принесённый Колей из подвалов его хозяев. Мой муж вышел на лестничную клетку и одним ударом ноги выбил бабе Нюре ту дверь, которую он починил ей два месяца назад после бомбёжки. Муж тут же вернулся, и в этот же момент к нам поднимался не совсем трезвый, окрылённый открытыми подвалами с коньяком Коля и баба Нюра обрушила свой гнев на него. Мы сидели в квартире с нашими соседями и ничего не слышали, а Коля там, на лестнице, как мог, отбивался от разъяренной бабы Нюры, которая и его грозилась сдать в комендатуру, как чеченца. Бедный Коля сам не понял, что случилось, он зашёл к нам и когда соседи стали спрашивать его что за шум был на лестнице, когда он входил к нам в дверь, Коля только говорил: "И зачем я только этой бабушке дверь выбил? А может, бабушка просто пьяная была"?



Мой отец.

Когда я произношу слово "папа" и вспоминаю образ моего отца, то меня сразу же охватывают чувство спокойствия, надёжности. Воспитанная в строгих семейных правилах я испытывала недостаток в ласках отца - он не ласкал детей. В нашей семье выражать чувства было не принято. Не принято было без особых причин обращаться к отцу.
Говорила я с ним только по делу, только по существу. Мой отец не пьёт, не ругается матом, как это делают большинство мужчин его поколения в России.

Самое страшное ругательство, которое я слышала от отца за всю свою жизнь - это каналья. Посторонние люди, говоря о моем отце, часто произносят фразы "Ваш отец святой человек" или "ваш отец золотой человек". Папа очень щедрый. Часто он говорил мне фразу "ищи причину в себе". С детства я знала, что мой отец воевал, что он офицер, но только сравнительно недавно я узнала подробности этого этапа в его жизни, и прониклась еще большим к нему уважением. Оказывается, что мой отец еще и воин. Он был командиром танка и не его судьбу выпали нелегкие испытания. Я с ужасом представляю себе, что значит заканчивать бой, когда у тебя в танке тела погибших бойцов - твоих товарищей. Всю свою жизнь отец посвятил семье и работе. Ни разу он не сел за стол кушать, что бы на руках у него не сидел кто-нибудь из наших малышей. Сколько я его помню, папа всегда был чем-то занят, работал он всегда с полной отдачей и в совершенстве знал своё дело. Во время войны он ездил на работу под обстрелами на велосипеде, и нам с мужем редко удавалось его отговорить не ездить на работу сегодня. Я пробовала его отговорить от опасной поездки, приводила факты. Он всё выслушивал, а потом говорил мне: "Ты пойми дочка, я не могу не ехать. Если я не поеду, у вас и у других людей не будет даже газа. Он приезжал на работу и один выправлял там ситуацию, обеспечивал подачу газа для людей. В нескольких кварталах от дома моего папы все газовые трубы не свистели пробоинами, а в каждую пробоину был вставлен аккуратный деревянный колышек, так папа лечил раненые трубы, чтобы газ шел к людям. После того как семья моих родителей выехала из Грозного в 1997 году, папа еще 2 года ездил на работу в Грозный, где работал по 15 дней. Зарплату за все военные годы их организации так и не выдали, дали только справки о том , что им не выплачены большие суммы денег.

Казачья станица.

В самом начале войны моя мама уехала из Грозного, забрав с собой нашего сына и мою сестру с её детьми. Они сами на знали, что уедут из города, сначала просто ушли подальше от дома, дальше от того места, где все время бомбили. Одну ночь они провели в доме у чужих людей, в городке Иванова. Потом несколько ночей переночевали у родственников на Электроприборе и затем выезжавшие из города люди взяли их с собой и вывезли за пределы республики. Моя мама, наш сын, моя сестра и двое племянников остановились в казачьей станице, где их приняли наши бывшие соседи, переехавшие туда до войны. Семь человек разместились в маленьком двухкомнатном домике. Конечно же, появление беженцев не прошло незамеченным, и все станичники сразу же проявили интерес к новым людям.
Отношение у всех было одинаковым: люди были недовольны, что в их станицу приехали чужие. Много разных горьких слов пришлось выслушать моим родным.

Некоторые даже обвиняли моих родственников в смертях российских солдат. Наш маленький сын часто гулял на улице, играл со станичными мальчишками. Среди мальчишек один - внук атамана пользовался авторитетом, с ним малыши боялись спорить. Мальчик этот часто спрашивал у нашего сына, где его родители. Наш сын отвечал, что мы на войне остались. И вот в один день этот мальчик сказал нашему сыну, что мы не на войне, что все наш сын врёт, нас уже давно убили, и у него нет ни мамы, ни папы. И тогда наш спокойный и рассудительный мальчик взял кирпич и пробил внуку атамана голову. У сына началась истерика, но самое страшное было не это. Самое страшное было то, что через короткое время сбежалось очень много народу во главе с атаманом. С ружьями и факелами они грозились сжечь дом тех людей у кого остановились мои родственники, если те не выдадут им "щенка" что бы расстрелять его. Случилось удивительная вещь, моя мать, которая в жизни не сказала грубого слова, и мухи не обидела начала вести себя так, что толпа утихомирилась и разошлась. Мама просто, как тигрица кинулась на защиту внука, от неё неслись проклятия и угрозы. После этого люди приютившие моих родственников стали просить их съехать, опасались за свои жизни. А ехать было некуда, но мои родственники, конечно же, согласились уехать, дабы не навлекать гнев станицы на тех, кто дал им приют. Как это не парадоксально звучит, но спасло их только то, что мама попала в больницу в этот же вечер, сказалось пережитое днем расстройство, и всех моих родственников приютили в больнице. Вскоре первая война подошла к концу, и они вернулись в Грозный.



Выезд.

Когда весной 1995 года в городе стабилизировалась обстановка, мы решили выехать. Город был занят Российскими войсками, и ночные обстрелы комендатур не шли ни в какое сравнение с тем, что было месяц назад - бомбежками, ракетными обстрелами с вертолетов, боями, длившимися сутки напролет. Соседи стали говорить о том, что где-то раздают гуманитарную помощь, что на окраинах города расположены медицинские пункты, что, даже можно выехать за пределы города на военных машинах. Казалась даже природа празднует окончание первой войны - первый раз за несколько месяцев выглянуло солнце и город ожил. Я уже не боялась оставить своего отца одного - в городе было более-менее спокойно. Мы израсходовали весь запас воды на купание и стирку, готовясь к выезду. Ночью, при свете керосиновой лампы, около горящей на кухне самодельной печки, мы все по очереди наконец-то искупались в маленькой детской ванночке. В своей квартире мы поселили пожилую семейную пару - погорельцев из разрушенного авиационной бомбой коттеджа.

Рано утром, попрощавшись с соседями и взяв с собой две сумки, мы пешком отправились на Консервный завод через весь город. Повязали белые повязки на рукава одежды, так было нужно, что бы нас не подстрелили, чтобы издалека было видно белый цвет - идут мирные люди. Сначала мы шли по Старопромысловскому шоссе, смотрели на разрушенные административные здания, жилые дома. Многие из них превратились в руины. Шоссе было в воронках от снарядов, дорога вся была засыпана осколками. Мы уходили из города нашей юности, молодости и детства по корявым смертоносным осколкам, порождениям извращенного человеческого ума. За время войны мы уже научились распознавать по осколкам к какому виду оружия они принадлежат, авиационные ли бомбы это, или подствольные гранатомёты, или вертолётные ракеты, стреляна ли гильза валявшаяся в придорожной пыли из простого автомата, или это трассера, или это снайперская винтовка. Был конец марта, город был залит ярким солнечным светом, и то, что увидела я под этим светом, врезалось мне в память на всю жизнь - раны моего любимого города: мертвые грозненцы на нашем пути и руины нашего города. Тогда же мы шли спокойно, осторожно обходя воронки и мертвые тела. Только взгляд маленькой дочки отвлекали в сторону - ребёнку не нужно было этого видеть. По пути мы останавливались и разговаривали с людьми, попадавшимися нам на Старопромысловском шоссе, как с родными. Люди рассказывали отрывки из своей военной жизни, описывали события, происходившие в непосредственной близости от того места, где они провели время войны. Так мы узнали, как во время боев жила Берёзка, Нефтянка, 12 трест, Грознефтяная. Нас провожали мой отец и российский бич Коля, немного подшофе он шел своей приплясывающей походкой, еще не совсем оправившийся от ранения и украдкой смахивал слезу. Мы прошли по центру города, а потом вернулись к Консервному через Красный Молот. То, что мы увидели в центре - было просто ужасным, об этом я даже писать не буду.

Если бы человека переместить в такие условия в одну секунду, за один миг, возможно нервная система человека и не выдержала бы, дала сбой, но когда человек живет в страшных условиях день за днём, шаг за шагом, то острота ситуации стирается и человек привыкает ко всему и никто не кричит и не вздрагивает уже при виде трупа, никто не падает в обморок, видя человеческую смерть.

Мы уходили из города мимо завода Красный Молот, по улице Деловой. Некоторые дома горели, где-то из пробоин в газовых трубах выбивались языки пламени. На консервном собралась многотысячная толпа. В здании складов выдавали гуманитарную помощь: хлеб, консервы. Некоторые люди заходили в полуразрушенные жилые дома и выносили оттуда кто тёплое одеяло, кто банку с компотом - себе в дорогу. На газонах кое-где стояли таблички "Заминировано", но люди не особенно аккуратно обходили их: чаще шагали прямо по опасным газонам. Из центра города приехала бортовая машина - привезли тех, кого достали из подвалов. Многотысячная толпа сразу притихла, откинули борта у грузовой машины и все люди, кто находился поблизости - замерли. То что мы увидели в машине людьми назвать было нельзя - это были существа: оборванные и грязные, всклокоченные, затравленными, дикими взглядами они обводили собравшуюся вокруг машины толпу. Несколько мгновений все молчали, а потом к ним кинулись, протягивали им хлеб и банки с компотом, тушенкой, протягивали руки, что бы помочь спустится. Дикие затравленные взгляды людей сменились на равнодушные, существа в бортовой машине вяло позволяли за собой ухаживать, помогать. Многих выгрузили на носилки и унесли в медпункт - они были либо обессиленные, либо раненые. Я хотела отойти за угол частного дома, покурить, при отце я это делать никогда не могла, не могла и сейчас, не взирая на сложность обстановки. Папа сказал мне:

- Не ходи туда...
-…..? Почему?
- Просто не ходи и всё. Кури здесь.
Он догадался о моём желании и милостиво разрешил мне нарушить правила приличия. Но я всё равно не могла закурить при нём, даже с его разрешения.
- Да я просто так... Пройтись хочу...
- Пройдись в другую сторону...

Ослушаться отца я не могла, но меня стало разбирать любопытство и дождавшись, когда папа с нашей малышкой отошел пройтись, а тут же завернула за угол дома и не увидев ничего необыкновенного там, прислонилась к стене частного дома и подкурила. Я уже докуривала свою сигарету, когда мой взгляд нечаянно попал в окно этого самого дома, на чью стенку я облокотилась. По спине пробежал холодок, а сигарета выпала из рук. В открытое окно этого дома я увидела, что в метре от меня лежат мёртвые. Это были убитые российские солдаты, накрытые белыми простынями в пятнах засохшей бурой и свежей красной крови. Они лежали на брезентовых носилках, прямо на полу. Темно-зеленый цвет ткани был весь покрыт пятнами крови, запёкшейся, не сегодняшней. За секунду в моём мозге пронеслась история этих носилок - на них эти тела были далеко не первыми. Лица покойных и их тела были прикрыты простынями, но из под простыней были видны ладони и ступни, босые ступни, молодых парней. Грязные ступни и грязные ладони.

Мне, видевшей за время войны, смерть во всем её безобразии, стало дурно, в глазах помутилось, зашумело в голове, застучало в висках, и я стала оседать на землю. Мне стало плохо не от вида покойных людей, а от масштабов беды приключившейся со всеми нами. Бедные матери, чьи сыновья волею судьбы оказались в нашем городе, в этом чужом полуразрушенном доме, на грязных носилках, без обуви, мёртвыми. Я не потеряла сознание, я отдышалась и опять закурила, продолжая смотреть на эту жуткую картину. Муж подошел ко мне и, увидев всё, отвёл меня в сторону и обнял. Через некоторое время подъехала бортовая машина, и солдаты стали загружать в неё тела погибших, вынося их из этого дома. Они не очень аккуратно всё делали, несли и грузили, как попало, места в кузове бортовой машины было меньше, чем тел, и они ставили носилки на носилки. Люди видевшие всё это, вдруг стали кричать: "Осторожнее!" "Что вы делаете!" " Осторожнее ставьте!" Солдаты обвели толпу отсутствующим, недоуменным взглядом, но носилки поправили. Покойных увезли. Мы ждали военные машины очень долго, часов пять-шесть. Мы не ели, дочь отказывалась принимать пищу, мы только делали по глотку воды. Сидели на земле. Говорили. Молчали. Уговаривали Колю уехать из чужого ему города, это не его беда и не его война, он тут был человеком случайным, волею судьбы попавшим в этот ад, раненым. Но Коля отказывался:

- Пойми, Серёжа, поймите Наташа, - говорил он, - я эту войну начал - я её и закончу. Я хочу до конца понять эту проклятую войну.

Мы посмеивались, Коля ли её начал? Ему ли её понимать? Что же может он понять в этой войне, в чужой республике, в этой мясорубке? Причина его отказа была намного прозаичней - взломанные замки на подвале с запасами коньяка у его хозяев, вот что не отпускало его из нашего города. Мы заставили его пойти в медпункт и сделать перевязку, врач перевязал его, сказал ему, что рана его в удовлетворительном состоянии, уговаривал его покинуть Грозный, но Коля в ответ бормотал ту же белиберду про начать и закончить войну, и понять её до конца.

Периодически мимо нас проезжали БТРы, БМП. На них сидели солдаты в касках, в косынках. На военной технике белой краской были написаны названия гордов "Торжок", "Псков", "Рязань".

После обеда подошли машины, и мы стали грузиться в них. Коля и я плакали, отец, всегда скупой на ласку, крепко обнимал нас. Мы уезжали в никуда. Мы сами не знали, куда мы едем, и куда нас повезут. Мы просто уезжали. Всех загрузили в кузова военных Уралов, закрыли тентами, а раненых и женщин с детьми посадили в кабины. Мне предложили ехать с дочкой в двухместной кабине ГАЗа, но, уже погрузившись к нам подсадили старенькую раненую бабушку, и мы втроём: я, бабуля и моя маленькая дочь заняли одно место. Люди, ожидавшие машины шесть часов, погрузились в них за 15 минут. Машины тронулись. Коля, прихрамывая, бежал за машиной и кричал: "Наташа, Серёжа! Не возвращайтесь сюда никогда!" Я смотрела на своего отца, у меня было такое чувство, что мы расстаемся навсегда.

Мы ехали через горы, в сторону Шелковской. У водителя я узнала, что мы едем в Моздок. Мы ехали до Моздока от Грозного 9 часов. Дочь все это время не спала и не ела. Я уже просто сходила с ума от волнения за нее. Бедное моё дитя! Без сна, без еды, усталая, она тихо сидела на моих онемевших коленях, а я сталась отвлекать её, дать ей попить, рассказывала ей сказки. Раненая бабуля охала и стонала, я давала ей попить, покушать нехитрую еду, что я собрала в дорогу, разговаривала с ней, бабушка рассказывала мне, как они пережили эту войну, кто и как погиб, как они голодали, как они выживали. Я познакомилась с парнем водителем, что вёз нас, его звали Сергей, у него дома, в маленьком Российском городке была жена и дочка. Он был военный водитель, и до пенсии ему оставалось 5 лет. Он вывозил Советские войска из Германии и принимал участие в других конфликтах, вывозил людей, технику. Спрятавшись за его спиной, я курила в его окно, чтобы не беспокоить дымом дочку и бабушку.

Мы ехали через горы, и я видела в горах посты российских войск. Они занимали высоты, грубо срубленные деревянные столы, палатки, в одном месте солдаты "купались" поливая друг друга водой из фляг. В основном они были все очень молодые, совсем мальчишки, лица грязные, закопченные. Мы проезжали их посты не останавливаясь. Машины карабкались в горы по каким-то тропам. Ехать по прямой в Моздок, через 36-ой участок было опасно, дорога простреливалась, и Сергей рассказывал мне, как они попадали под обстрел в тот или иной раз. В одном месте на обочине дороги лежал сбитый и сгоревший накануне вертолет, историю про этот вертолёт мы слышали на днях, еще живя в квартире. Иногда на дороге стояли подбитые танки, БТРы. Мы ехали через населенные пункты, которые война не затронула. На всем протяжении сел, по обочинам дороги стояли женщины и продавали еду, воду. Несколько раз мы останавливались, но мужа я так и не видела. Под "Знаменском" мы поехали не по той дороге, многие водители машин были выпивши, уже было темно и головная машина поехала не туда. Нашу колонну остановили, и солдаты побили того водителя, который повёл всех не в ту сторону. Посадили за руль другого, а главный в колонне, молодой парень, только что лупивший своего нерадивого водителя, проходя мимо машины, в которой ехала я, дал моей дочке конфет и сказал, что его дома ждёт такая же маленькая дочка. Поздно ночью нас привезли в Моздок, к вокзалу. Быстро раздали по банке тушенки и булке хлеба и погрузили в состав, который уже давно ждал нашу колонну.

Мы ехали в поезде до Минвод и слушали рассказы ушлых Грозненцев, которые за время войны несколько раз выезжали на поездах проведать своих родственников в разные города России. Мы узнали от них, что до одного города, в любое направление, дают бесплатный билет, что есть миграционные центры для таких как мы, что есть какой-то статус беженца. Мы ели безвкусную тушенку, от усталости, просто потому, что надо было есть. Дочка от всего отказывалась. Моё сердце рвалось от жалости к ней, она была голодная, измученная многочасовым ожиданием и поездкой в машине. Она не спала, не ела, просто тихо сидела рядом с нами. Мы приехали в Минводы, на перроне негде было шагу ступить, везде были люди. И в здании вокзала и на улице. Сесть можно было только на землю. Свет от фонарей, фонтан, огни города. Всё это было дико для нас, мы как будто попали в другой мир. Этот город был живой.

Мы пытались разместиться на полу в здании вокзала, но там не было мест. На улице муж куда - то ушел, а мы с дочерью долго его ждали. Его не было так долго, что я уже начала волноваться и пошла его искать. Дочка сидела на сумке. Я шла по перрону и вдруг увидела, что толпа на перроне засуетилась, направилась в одну сторону, к фонтану. Там что-то случилось, что-то произошло. Я побежала туда и увидела, как на виду у всех один мужчина ударил ножом моего мужа, прямо около фонтана, и муж упал на асфальт. То, что я почувствовала невозможно описать словами: ощущение вдруг навалившегося огромного горя. Мой разум помутился, язык отнялся, на ватных ногах я подошла к упавшему мужу и долго смотрела в его мертвое лицо, а люди проходили и проходили мимо. Я стояла так очень долго, я оцепенела, я вглядывалась в лицо мужа, и по моим щекам текли слёзы. Постепенно сознание стало возвращаться ко мне, и я увидела абсолютно чужого человека, мирно спящего пожилого бомжа, абсолютно не похожего на моего мужа. Первый и последний раз в моей жизни у меня случились галлюцинации.

Муж пришел, и я рассказала ему, что видела несколько минут назад. Нам нужно было отдохнуть, мозг отказывался нормально работать. Я узнала, что на тупиковых рельсах стоят вагоны для беженцев и пошла туда. С трудом мне удалось найти одно место, одну свободную верхнюю полку в вагоне и я уговорила проводницу взять нас всех втроём на эту полку. Она долго не соглашалась, говорила, что в вагоне места только для детей и раненых, но потом согласилась, и мы с мужем спали по очереди на верхней полке в вагоне вместе с нашей дочерью. Спал в основном муж, я спать не хотела, слишком устала, в вагоне стонали раненые, было душно. Почти всю ночь я простояла около вагона, курила сигареты, одну за другой. Разговаривала с людьми. Больной церебральным параличом парень, живший в Грозном, около Красного Молота, рассказывал мне свою историю военной жизни. Его так же больная жена спала в вагоне, на полке которую им дали одну на двоих.

Потом наступило утро. В здании вокзала открылась миграционная служба, где нас зарегистрировали и выдали билеты до Москвы. Представители церкви поили людей чаем, давали бутерброды и раздавали"Новый Завет". В миграционной службе помимо билетов на поезд мы получили талоны на еду, отоварить их можно было в маленьком привокзальном кафе. Мы взяли колбасу, бутерброды, дочке яблоко, немного сыра. Всё это мы не видели уже несколько месяцев. Мы стояли на перроне и ждали наш поезд. И вдруг над перроном пролетел пассажирский самолёт, в Минводах недалеко от вокзала есть аэропорт, и больше половины людей на перроне упали на землю. "Это - Грозненцы." - подумала я.

    __________

    В качестве иллюстраций сайтом использованы фотографии г. Грозный разных авторов.

    Admin.