Ю.Романов. Грузия. Незванный гость

Романов Ю. В. "Я снимаю войну...". Школа выживания
Грузия
Незваный гость

Съемка в «горячей точке» имеет свои, резко отличительные особенности. Для начала — нужно перед поездкой подготовить камеру.
Прежде всег, она не должна быть новой, только что из магазина. В крайнем случае она не должна таковой выглядеть. Очень помогают изолента и скотч. Ими вдоль и поперек обклеивается камера. После такой несложной операции камера выглядит так, словно она работает только благодаря этой изоленте.

...Война в Грузии идет на площади примерно в два гектара. Пули, правда, границу не соблюдают и летят куда придется, поэтому проспект Руставели перекрыт веревкой в самом начале, у гостиницы «Иверия», и люди целыми днями стоят вдоль этого веревочного барьера плотной толпой.

Фотографы и телеоператоры просто перешагивают через веревку и движутся к «полю боя», прижимаясь к стенам. Боевые действия, похоже, пошли на пользу только мародерам. Они разбили все магазинные витрины первых этажей по всему проспекту, и под ногами хрустит стеклянное крошево. Ходить по стеклу очень скользко, но выйти на край тротуара — страшно.

Чем ближе к зданию парламента, где укрылся президент Гамсахурдия, тем чаще на каменных стенах домов и тротуарных бордюрах вспыхивают искры, высекаемые пулями. Иногда пуля попадает в окно, и тогда вслед за щелчком слышится долгий шорох и звон. Это осыпается оконное стекло.

Наконец последний, самый опасный бросок, и вот она, гостиница «Тбилиси», которая стала штабом оппозиции. В первый же день противостояния все бары и буфеты были разграблены, а по всем вестибюлям и коридорам теперь валяются пустые банки из-под пива, звеня и раскатываясь под ногами.
Из углового банкетного зала открывается прекрасный вид на горящее здание парламента. В улочке, перпендикулярной к проспекту Руставели, стоит пожарная машина, и бойцы, не обращая внимания на стрельбу, пытаются тушить горящий дом, который вплотную примыкает к гостинице.

Я пытаюсь сделать снимок через пробитую пулей витрину. В видоискателе фантастически красивая картинка: пулевое отверстие в окружении паутинки трещин, на втором плане ярко-красная машина в окружении пожарных в желто-зеленых костюмах и блестящих на солнце касках. Еще дальше — изуродованный горящий парламент, который, похоже, никто тушить не собирается.

Пробоина находится высоковато, и роста не хватает. Я подтаскиваю к витрине бархатный стул и, балансируя на слишком мягкой опоре, снова ловлю картинку. Щелчок затвора оказывается подозрительно громким, и картинка в видоискателе исчезает. Зато передо мной огромное пустое пространство, а витринное стекло, бывшее хоть какой-то иллюзорной защитой, кучей блестящих осколков лежит вокруг ножек стула. До сих пор не знаю, была ли это шутка снайпера, видевшего мою возню через свой прицел, или шальная пуля, но со стула я скатываюсь в мгновение ока...

...Ни в барах, ни в ресторанах разграбленной гостиницы нет ни крошки съестного. Боевики отрядов «Мхедриони», которые составляют основной костяк оппозиции, живут в городе. Повоюют, постреляют, потом на обеденный перерыв идут домой. Покушали — и снова на войну.

Во время боев в Тбилиси противники Звиада Гамсахурдия — Тенгиз Сигуа, Тенгиз Китовани — устраивают ночную пресс-конференцию. Ночью по Тбилиси нужно передвигаться только группой, идя точно по середине дороги. По подворотням прячутся пикеты бойцов «Мхедриони». В эти пикеты попадают, как правило, самые неопытные бойцы, которые без разбора открывают стрельбу на каждый шорох.

— Стой, кто идет?
— Журналист!
— Подними руки. Подходи медленно...

Подняв руки, плетусь на голос. Из темноты слышны невнятные голоса. Шепчутся по-грузински. О чем говорят — непонятно. Потом громко, уже по-русски:

— Руки на стену. — Начинается подробный обыск. — Это что?
— Камера...
— А это? На гранату похоже...
— Телеобъектив...
— Теле... что?
— Ну, стеклышко такое, как у бинокля...
— А-а... понятно. А зачем?
— Для съемки портретов...
— А оружие где? Пистолет есть?
— Нет пистолета... Никакого оружия нет...

Не находят оружия. Уже удивляются:

— Как же ты по ночам без оружия ходишь?

Отвечаю вопросом на вопрос:

— А что было бы, если бы вы оружие у меня нашли?
— Ну, расстреляли бы, наверное... — так спокойно, небрежно даже, пожимают плечами...

Вдруг один спрашивает коварно:

— А ты за кого, за президента или за оппозицию?

За кого сами спрашивающие — непонятно. Чувствую, снова напряглись. Что говорить? Ошибка может стоить головы. Стараюсь быть равнодушным:

— Я — журналист... Мне по контракту не положено ничью сторону занимать...
— А-а... Ты по контракту... Ладно. А куда идешь?
— На пресс-конференцию.
— Ладно, иди. Гоча, проводи журналиста, а то его наши пристрелят где-нибудь...

Проходим на пресс-конференцию какими-то немыслимыми задворками. О возвращении не хочется даже думать. Но пресс-конференция кончается, и возвращаться все-таки надо. Сопровождающий доводит до какого-то проходного двора и, неопределенно махнув рукой, указывает направление дальнейшего движения.

Удивительно, но выхожу на освещенную улицу. Звуки перестрелки остаются где-то сзади. По улице мчится желтый «Москвич». Резко тормозит:

— Подбросить?
Непростительно теряю бдительность, усаживаюсь рядом с водителем:
— В гостиницу «Метехи»...
— Пятьдесят рублей...
— Хорошо, — цена за комфорт не кажется чрезмерной.

Вдруг к машине с двух сторон подбегают двое людей в черных вязаных масках. Доля секунды, и мне в грудь упирается дуло пистолета. Другой рукой грабитель тянет к себе кофр с аппаратурой.
Я в жизни не говорил с такой скоростью:

— Вот здорово стали гостей в Грузии встречать. Раньше поили и кормили, а сейчас у гостя последний кусок хлеба отнимают... Миллионы людей знают, что я в Грузии. Что они будут думать о твоей стране, если я скажу, что не мог работать, потому что в Грузии меня ограбили... — Нажим твердого пистолетного ствола слегка ослаб. Я продолжаю тараторить:

— Самая гостеприимная страна мира была, а сейчас что? Только что виделся с вашим премьером, он говорит, что ведете справедливую войну, а зачем журналистов грабить?
Чувствую, поддается. С трудом втискивается в мой монолог. Спрашивает:
— Так ты гость?
— Конечно, гость...

Хлопает свободной от пистолета рукой по плечу:
— Езжай! Я пошутил... Да и камера у тебя старенькая. Такую и не продашь...

После ночного прорыва президента из осажденного парламента война расползается по всей Грузии. Сторонники беглого президента — Звиада Гамсахурдия — твердо намерены защищать город Абаша в Западной Грузии, где он родился.

На площади толчется масса народа, который на самом деле не имеет никакого отношения ни к защите города, ни к президенту. Просто в домах нет ни радио, ни света, и люди здесь ждут хоть каких-то новостей.

Новости приходят неутешительные. Бойцы отряда «Мхедриони» без боя прошли Кутаиси и теперь движутся к окраинам Абаша. То и дело приезжают санитарные машины, из которых вытаскивают убитых и раненых. Убитых относят в длинный дом, по виду не то столовую, не то ресторан.


В толпе работают фотографы и телеоператоры разных компаний. Журналисты пытаются выудить хоть какую-то информацию о том, что же на самом деле происходит, но в такой неразберихе ни о чем узнать не удается.
Мы договариваемся держаться вместе, не теряя друг друга из виду. Но конкуренция — вещь жестокая, и фотограф «Ассошиэйтед Пресс» Саша Земляниченко как-то незаметно растворяется в толпе.
Проходит час, заканчивается второй — Земляниченко не появляется.

На площадь влетает санитарная машина. Из нее выбираются два измученных бойца. Все бросаются к ним: «Что происходит?» Они заглядывают в машину, где лежит окровавленный человек. Ему уже не нужна помощь. Вместе с добровольцами из толпы солдаты вытаскивают из машины труп и кладут его на грязную обочину дороги. Машут рукой в ту сторону, откуда приехали:

— Там, кажется, вашего фотографа подстрелили...
— Где «там»?
— На дороге. Он в черной «Волге» ехал... Машина там и стоит.
— А где фотограф? Вы его видели?
— Да там он. Где-нибудь возле машины валяется...
Боец от усталости и страха чуть живой, но мы трясем его, надеясь узнать подробности. Выясняется, что он тоже ранен, и буквально у нас на руках он теряет сознание.
— Поехали! — подхожу к водителю. Тот отчаянно трясет головой:
— Никуда я не поеду. У меня жена, дети. Там «Мхедриони». Они меня расстреляют...
— Да никто не будет стрелять по санитарной машине. Мы белые халаты возьмем...
— Плевали они на халаты...

С трудом уговариваем шофера и с Пашей Кассиным залезаем в «санитарку». Пол скользит от крови, натекшей не с одного десятка раненых, перевезенных в этой машине.

Заезжаем по пути в больницу, где врачи, готовясь к эвакуации, без разговоров снабжают нас белыми халатами. Один натягивает на себя шофер, и мы едем по совершенно пустой дороге в густеющих сумерках. Нет ни встречных, ни попутных машин, не видно и пешеходов. То ли они все по домам попрятались, то ли покинули все свои дома. Ни огонька, ни движения. Где-то вдалеке слышится стрельба...

Вдруг машина резко тормозит и останавливается. Дорога идет почти вплотную к железнодорожной насыпи и примерно в трехстах метрах от нас она поворачивает на железнодорожный переезд. Чуть ближе, у домика стрелочника, боком стоит черная «Волга». По левому ее борту видны пулевые пробоины. Ни в самой машине, ни около нее никого не видно — ни мертвых, ни живых...

Через переезд двигаются вооруженные люди. Идут компактной группой, выставив по краям дороги боевое охранение. Чувствуется, что это не новички в военном деле. Вдоль железнодорожного полотна тоже идут солдаты, растянувшись цепью.

Наш водитель буквально трясется:

— Или вы выходите, или поехали!.. Эти всех расстреливают...
Звучит не очень обнадеживающе. Кассин отдает мне свои фотоаппараты, берет один из халатов. Я не успеваю рта раскрыть, как Паша выскакивает на середину дороги и, размахивая над головой белым халатом, идет навстречу бойцам...

Передовая группа мгновенно рассредоточивается по всей ширине дороги. Первый ряд припадает на колено, остальные целятся из положения «стоя». Наш шофер разворачивает машину поперек дороги и, буквально замерев, наблюдает за отважным репортером.

Темнеет с каждой секундой. От того, что мне предстоит проделать этот путь, где-то в животе возникает холодная пустота. Она расширяется еще и оттого, что из-за темноты и довольно большого расстояния я не вижу, что с Кассиным. Но не будешь же стоять вечно... Не успеваю я вынуть из кабины кофр с аппаратурой, как машина срывается с места и, взметнув из-под колес фонтан гравия, исчезает в сумерках.

Это была самая длинная дорога в моей жизни. Обвешанный своей и Пашкиной аппаратурой, иду с поднятыми руками. Бойцы на всякий случай целятся в меня, но уже встречают с меньшим «пиететом», чем Кассина. У них, кажется, человек с таким количеством аппаратуры, похожий на новогоднюю елку в игрушках, вызывает меньшее подозрение. Однако направленных в мою сторону стволов достаточно, чтобы навеки попортить шкуру.

Остается пройти последнюю десятиметровку, когда из-за спин бойцов появляется улыбающийся Кассин и орет:

— Все в порядке. Это — наш... — Кому он кричит и кто «наш»? Скорее всего, так выходит нервное напряжение и пережитый страх. А у меня еще долго колотится сердце и дрожат руки.
Пока мы форсируем «линию фронта», фронт этот доходит до автомашины, на которой, предположительно, ехал Земляниченко.

Найдя какого-то командира, рассказываю ему, что в этой машине ехал наш друг. Нам сказали, что его убили, и вот мы здесь... Бойцы как-то уважительно относятся к нашему рассказу. Четыре-пять человек вместе с нами, насколько позволяет сгустившаяся темнота, обследуют машину и всю дорогу вокруг. По количеству и характеру пробоин ясно, что уцелеть в этой машине не мог никто. Но и следов крови не обнаруживается.

Кто-то из «следопытов» предполагает, что люди покинули машину за мгновение до обстрела, но куда они девались, ни у кого предположений не возникает. В сопровождении двух бойцов я делаю попытку найти хоть какие-нибудь следы на мокром снегу, еще покрывающем поле у дороги. Никаких следов не оказывается, или я их просто не нахожу в темноте.

Бойцы под дружное «раз-два, взяли!» выкатывают «Волгу» на дорогу. Ключ из замка зажигания никто не вынимал, так как машину прежние ее пассажиры покидали в спешке. К всеобщему удивлению, двигатель заводится с «пол-оборота». И «Волга» занимает место в многокилометровой колонне войск оппозиции.
Темнота окончательно окутывает окрестные поля. Город Абаша темнеет вдалеке мрачной, без единого огонька, громадой. Мы продолжаем путь с наступающей колонной и с тяжелым сердцем.

Колонна разномастных автомашин с зажженными фарами тянется через поля Западной Грузии фантастической многокилометровой змеей. В ее составе все экземпляры техники, которая только может двигаться на четырех колесах. Огромные междугородные комфортабельные «Икарусы» и «Мерседесы» чинно плывут за юрким фыркающим «Запорожцем». Время от времени в колонне возникают разрывы.
Двигатель какой-нибудь машины не выдерживает этого движения со скоростью пешехода, перегревается и заклинивает. Эту машину без сожаления сталкивают с дороги в кювет, и монотонное движение возобновляется.
Долго ли, коротко, но Абашу колонна проходит, почти не задерживаясь и не встречая сопротивления. Все многочисленные «болельщики», которые всего три-четыре часа назад заполняли площадь, куда-то рассасываются. Остаются только пятна крови на выщербленном асфальте.

У оппозиции, похоже, не стоит задача разыскивать «звиадистов», как окрестили в Грузии сторонников Звиада Гамсахурдия. Видимо, сейчас главная задача — занять территорию.
Эти предположения подтверждаются в штабе «Мхедриони», который располагается здесь же, в колонне, в старом «ЗИЛ-130».

Большой фанерный фургон, покрашенный в зеленый цвет, служит и штабом, и оперативным отделом, и спальней для начальства. Командует колонной и всем наступлением выпущенный из тюрьмы несколько дней назад Джаба Иоселиани.

Подвижный, тощий, Джаба выглядит гораздо моложе своих почти шестидесяти лет. Авантюрный характер не дает стариться «профессору».

Когда я однажды выразил сомнение в «профессорстве» главы «Мхедриони», то чуть не поплатился жизнью. В эти отряды собрались люди разного возраста, разных профессий: рабочие, студенты, воры и художники, недовольные жизнью, существующим строем, кто бы ни находился у власти. В общем, вечные диссиденты, но с автоматами и до фанатизма преданные своим командирам.

Увидев меня у входа в свой штаб, Джаба делает приглашающий жест. На пороге фургона сидит вооруженный автоматом солдат. Он отодвигается, и я на ходу залезаю в теплое помещение и присаживаюсь в уголке. Печка натоплена докрасна. Джаба стоит над большой топографической картой в одной майке. На предплечье синеет наколка: «Не забуду мать родную». Боец наливает в эмалированную кружку дочерна заваренный чай, больше похожий на чифирь. Время далеко за полночь, но Джаба решает двигаться дальше, до города Сенаки.

Я ему рассказываю о пропавшем фотографе, и он дает команду всем своим бойцам его искать. Семнадцать километров до Сенаки колонна проходит за четыре часа. За это время «мхедрионцы» успевают разминировать дорогу, построить временную переправу через небольшую речушку вместо взорванного моста и разобрать пару завалов, которые наспех соорудили убегающие «звиадисты».
Впечатление такое, что люди из-за политики не жалеют ничего. Взрываются и рушатся дома, построенные прошлыми поколениями, вырубаются сады, и в кострах, у которых греются «солдаты свободы», сгорают вековые яблони, груши, виноградные лозы. По принципу: «после нас — хоть потоп!»
Наконец колонна добирается до Сенаки, и командный состав занимает единственную в городе гостиницу. Менее руководящие бойцы занимают все холлы и коридоры. Брожу по гостинице на подкашивающихся от усталости ногах, но нигде не нахожу пристанища. Заняты не только кресла и стулья, но и столы, и каждый квадратный сантиметр пола. Выбираюсь на улицу под светлеющее небо.
Выходит из гостиницы и Кассин, которого я не видел последние несколько часов. Решаем, что ночевать где-то нужно, все-таки на ногах почти сутки. Где-то недалеко находится российская воинская часть, но где она, в какую сторону идти, ни он, ни я не имеем ни малейшего представления. А у кого спросишь дорогу в четыре часа утра?

Бредем наугад по улице в сторону рассвета. И — о, радость — встречаем старичка с собакой. Увидев незнакомцев на пустой улице, старик быстро семенит в переулок.
С трудом успокаиваем его, заверяя в мирных намерениях. Спрашиваем — как пройти к воинской части и к аэродрому Цхакая?

Инстинкт нас не обманывает. Оказывается, мы двигаемся в правильном направлении. Полчаса по затвердевшей от утреннего морозца грязной дороге, и мы у ворот воинской части.
Железные ворота с красными звездами на створках накрепко закрыты. Поперек дороги лежит огромная, в пол-обхвата труба, к которой приварены толстые арматурины. Получается своеобразный противотанковый «еж».
Вежливо стучимся. Никакой реакции. Стучимся чуть громче... И когда уже, вконец раздосадованные, начинаем колотить в ворота всеми частями тела, оттуда доносится: «Стой! Кто идет?»

— Какого черта «идет» — не идет, а целый час стоит! — ругается Кассин. — Открывай, российские журналисты мы...
— А документы есть?
— Есть, есть, куча документов. Открывай скорей...
— Сейчас дежурному доложу... — и часовой надолго исчезает.

Мы усаживаемся на трубу, проклиная армейские порядки... Хотя кому-кому, а нам пора их знать досконально. Проходит еще полчаса, в которые я успеваю подремать и увидеть какой-то приятный сон про лето, про пляж и прохладную речку...

К рассвету мороз крепчает, и у нас уже зуб на зуб не попадает. Наконец часовой появляется в сопровождении офицера. В воротах открывается крохотное окошечко, и мы протягиваем туда свои «верительные грамоты».

Что там высмотрел в наших физиономиях офицер? От переживаний в эти длинные сутки и от всепоглощающей усталости на себя мы точно не похожи, не говоря уже о фотографиях в документах. Они были сделаны до войны, а по нашему летосчислению — так и вовсе в прошлой жизни.
Гремят многочисленные запоры, задвижки, громыхают какие-то цепи, и наконец сбоку ворот открывается узенькая калиточка. Мы протискиваемся в эту калитку, больше похожую на щель.

Тем временем офицер рассказывает, что прошлой ночью в часть через забор пытались перелезть какие-то люди. Они, конечно, перелезли, но часовые их остановили. Потом они потребовали оружия, но никакого оружия не получили. Обещали устроить террор в военном городке, где живут семьи офицеров.
Командир части, полковник Б. вызвал старейшин и сказал, что военные не лезут во внутригрузинские «разборки», но если что-то случится в военном городке, он поднимает в воздух эскадрилью истребителей-штурмовиков с полной бомбовой загрузкой и не оставит от города камня на камне. Старейшины все поняли, и к военному городку и к воинской части больше никто и близко не подходил.
На всякий случай поперек ворот стоит огромный военный грузовик, а караул спит в одежде и с оружием. Слушаю невнимательно. Одна мысль сверлит голову — поспать.

Проходим к местной гостинице, возле которой ревет огромный военный дизельгенератор. Зато воинская часть выглядит островком света и безопасности в темном море Западной Грузии.
Просыпается администратор гостиницы, смотрит на нас жалостливо:

— Ой, ребятки, и досталось же вам... Вот ключи, заплатите завтра, как отдохнете. У нас уже есть два журналиста, спят, просили не будить...
— Кто такие? — просыпается в нас надежда.
— Да не знаю,— машет рукой администраторша, — я их спать отправила. Один мокрый, как мышь...
— В какой они комнате? — орем мы в два голоса. Женщина даже пугается.
— В третьем номере. По коридору слева... Только вы уж их не будите...

Кое-как успокоив женщину, крадемся в комнату. Под рев военных генераторов, от которого дребезжат стекла и шевелятся занавески, мы видим на подушке темноволосую голову Сашки Земляниченко, которого мы уже и похоронили. Конечно, мы его разбудили и даже поговорили, но напечатать содержание беседы невозможно...

© Центр экстремальной журналистики